Евпатий Коловрат
Шрифт:
Юрий повернул голову. Федор посмотрел туда же и увидел отделившегося от изразцового угла печки Ополоницу. Тот поклонился Федору, не сводя с него веселых серых глаз.
— Во всем слушайся его, Федя, как слушался бы меня. И почитай паче всех. — И князь слегка подтолкнул Федора в сторону Ополоницы.
Воин взял княжича за руку, а другой рукой, шершавой и теплой, погладил его спутанные и влажные волосы:
— Мы сдружимся, княже. Неволить Федора я не стану.
Отстегнув от пояса нож и малиновой кожи ножнах и с большим зеленым камнем на костяной рукояти, воин протянул его Федору.
— Взял
Федор вопросительно посмотрел на отца и, видя, что тот улыбается в усы, повернулся к воину и принял от него нож и прицепил его на свой тонкий поясок:
— Когда я вырасту большой, я убью в бою половца, отниму у него нож и тем ножом отдарю тебя…
Юрий, довольный, рассмеялся, а Ополоница склонился и поцеловал Федора в лоб. От мягкой и долгой бороды воина пахло конем и бражным настоем.
Они вышли на крыльцо.
В садах и около дворов нежной зеленью распускались березки. Из-за резных коньков на крыше вспархивали выпущенные кем-то белые голуби. Трепеща крыльями, голуби плавно кружились, перевертывались в воздухе, потом круто устремлялись ввысь и исчезали в лазури.
Стоя на высоком крыльце, Федор огляделся вокруг, и ему показалось, что и нарядные терема, и дымчатые от молодой зелени сады, и высокие верхи башен на городских сиенах — все звенело и плыло мимо него куда-то вместе с легкими облаками.
— Куда мы пойдем теперь? — спросил он Ополоницу.
— Куда тебя тянет, туда и пойдем, княжич, — ответил тот. — Хочешь — к хороводам на городской вал, а то можно и на Княжий Луг.
— Пойдем на Луг, на Ярилу, — попросил Федор.
И, гордый близостью известного на Рязани воина и ближнего князю боярина, Федор прошел сквозь толпу своих недавних товарищей, продолжавших катать писанки. Ребята с завистью посмотрели на нож, висевший на поясе Федора. В их глазах он впервые предстал княжичем, и они почтительно уступили ему дорогу.
НА КОНЯХ, С КОПЬЕМ И ЛУКОМ
Ополоница не любил засиживаться на одном месте.
Как только шумная Ока уносила вниз серые льды, воин терял сон, становился вялым и все посматривал прищуренными глазами на лиловую черту горизонта. Почти каждый вечер он уводил Федора на приречные кручи. Здесь они долго сидели бок о бок на отмытом дождями камне и молчали. Медленно погасал над лугами вечер. Со стороны синих лесов к городу летели на ночлег молчаливые стаи галок. Из быстрой Прони выплыли в Оку тяжелые плоты. Плотогоны на заторах ловко отталкивались от берегов длинными шестами и перекрикивались. Их голоса четко повторяло перекатливое эхо.
Когда же обсыхали дороги и в садах начинали хлопотать, болтая, черные скворцы. Ополоница седлал двух коней, приторачивал к седлам кожаные дорожные кисы с хлебом и сушеном мясом, усаживал на седло Федора, и они надолго покидали город.
Всюду — и в лесах на тихой Цне, и на дальних окских плесах, и в бескрайних степях — всюду у Ополоницы были верные люди; они принимали из рук всадников поводья коней и вели гостей на почетное место у очага.
Степи начинались от верховьев Пары, шли к далекой Верде и в другую сторону — к верховьям Дона. Весенняя степь поразила юного княжича. Привыкший видеть на близком горизонте темные рязанские леса, Федор растерялся перед раскрывавшимся простором. Зеленая, с редкими озерками стоячей воды степь грядами уходила к неуловимой черте горизонта. Травы, все травы, испещренные цветами, высокое небо и ветер…
Чаще всего Ополоница увозил княжича на реку Пару. На левом, высоком берегу реки стояли тенистые дубовые рощи, а на противоположном начиналась необозримая степь, на которой паслись княжеские кони.
Здесь Федор впервые сел на спину необъезженного скакуна, здесь Ополоница учил его заарканивать коней, набрасывать им на ноги ременные путы, потом ставить на вздрагивающую ляжку горячее тавро. Сбитые с ног кони скалили желтые зубы, норовя ухватить своих мучителей за ноги. Борьба с дикими конями увлекала княжича. После долгого дня скачек, погони, когда вольный ветер пел в ушах и пьянил, от непрестанного конского ржанья, которое, казалось, усиливало ярость солнца. Федор с наслаждением отдыхал у жаркого костра, уничтожая недожаренное на углях мясо.
На третье лето Федор умел не хуже любого табунщика вскакивать на неоседланного коня и, держась за жесткую гриву, мчаться на нем, умел скакать стоя или вися сбоку седла, научился распознавать нрав коней по взгляду, выносливость и быстроту бега по высоте груди и по паховым пазухам.
Один раз — это было на шестнадцатом году жизни молодого княжича — Ополоница вместе с Федором и двумя табунщиками углубились далеко в степь. Кони их шли целиной без дороги, и из-под самых конских ног то и дело вспархивали молодые тетерева. В раскаленном небе парили ястреба. Соколки часто падали в травы и вновь возносились вверх, держа в когтях свои жертвы.
Федор заметил, что даже невозмутимый Ополоница вдруг начал озираться вокруг.
— До этих мест добегают дикие половцы, — тихо сказал Ополоница, отвечая на вопросительный взгляд Федора. — А у них с христианами речь короткая: аркан на шею — и в полон 4 .
Седые зарычи тяжело проносились над травами, вспугивая стайки мелких птичек. В чистых озерках кругами ходила рыба, а меж тростников перебегали длинноногие тоскующие куличики.
Но вот на одном из круглых холмов вдали явился всадник с высоким колчаном за плечами. Следом взметнулся и второй. Заметив русских, дикие всадники, гореча коней, исчезли в высокой траве.
[1]
мурома и ерзя — группы, на которые делилась мордовская народность
За легкими холмами проплыло густое серое облако.
— То пыль, — сказал Ополоница княжичу. — Половцы гонят стада в нашу сторону. Теперь надо ждать набегов…
Суровые табунщики переглянулись и поправили кривые половецкие сабли, висевшие у них на перевязи через плечо.
Ополоница уловил тревогу в глазах Федора и сделал равнодушное лицо. Он даже позевал, прикрывая ладонью рот:
— Бивались мы с половцами. Неверные они люди, а в бою лихи… Чуть прозеваешь — тогда держись шапка!
И старший табунщик подтвердил: