Евпатий Коловрат
Шрифт:
За весь обряд обручения Федор только один раз поднял глаза на свою невесту. Красота Евпраксии ошеломила его потрясла. Он вдруг почувствовал, что не стоит своей невесты и что, обручаясь с ним, Евпраксия губит свой девичий век…
За столом он все время сидел, опустив очи, и видел только тонкие, с перламутровыми ноготками пальцы Евпраксии, смущенно перебиравшие край шитого рушника, положенного на колени нареченным жениху и невесте.
После смотрин Евпраксию затворили в тереме до свадьбы. На крылечко ее терема часто выбегали девушки-швеи. Они пересмеивались с воинами, которые, невзначай
Глядя на веселых девушек, Федору думалось, что в тереме княжны не погасают смех и шутки.
Он заходил в терем несколько раз. Его, неловкого от смущения, не пускали дальше теплых сеней. Здесь он передавал мамке узелок с подарками для Евпраксии: орехи, медовые пряники и сласти, которые привозили гости с моря Хвалынского 10 . Тайно от матушки клал Федор в узелок то золотой перстенек с камнем чистой воды, то веницейское ожерелье дивной кружевной работы.
Пока девушка, вызванная мамкой, относила подарки Евпраксии, Федор сидел смирно на рундуке и слушал речи мамки, которая выходила Евпраксию с младенчества. Лицо у мамки отекшее, строгое, голос ворчливый: не по нраву старухе была Рязанская земля, и жених ей казался неподходящим.
[10]
Каспийское море
— Приехал этот пестун твой, Ополоница… Чем он умаслил князя Михаила Всеволодовича, ума не приложу. Сватали нашу княжну в заморские страны именитые короли, от своих, черниговских, и от киевских женихов отбою не было, а вот поди ж ты, досталась тебе… Уж очень ты невесел, княжич, погляжу я. Заблекнет с тобой наша ясная касаточка…
Федор через силу улыбался и сжимал кулаки, охваченный желанием выбить из обидчицы дух… И был рад, когда девушка, возвратившись от княжны, била ему челом, благодарствовала от имени княжны за дары. Он поспешно уходил из сеней, не зная, что за каждым его шагом следят из-за оконного косяка два веселых синих глаза.
Иногда на крыльце терема Евпраксии Федор ближнего черниговского боярина, присланного князем-отцом на свадьбу дочери вместо себя, — высокого темнолицего красавца Истому Большого Тятева. Истома уступал княжичу дорогу, кланялся с достоинством, но в разговоры не вступал. Слышал Федор, что просится Истома у князя Юрия служить ему всей своей родней, с людьми и холопами, но придавал этому большого значения: мало ли людей уходило из киевской и черниговской Руси на вольную Оку!
О просьбе боярина Истомы князь Юрий поведал Ополонице и попросил совета:
Тот долго отмалчивался, потом, опасливо оглянувшись на дверь, ответил:
— Отговаривал я князя Михаила от посыла Истомы с княжной в Рязань, да не послушал меня тот. Греха нам много будет через этого Истому…
Князь заинтересованно придвинулся к Ополонице.
— Прознал я в Чернигове, — продолжал тот, — от человека одного — теперь его в живых нет, притиснул его легонько слуга мой недоросток Телемень, — прознал такое, что смутило мою душу. Бил будто Истома Большой Тятев челом князю Михаилу и просил у него княжну Евпраксию в жены. Отказал ему князь Михаил. Тогда неистовый Тятев пошел к волхву и пытался приворожить к себе сердце молодой княжны…
Юрий побледнел и беспокойными пальцами принялся крутить пряди своей светлой бороды.
— Сказывай, сказывай дальше!
— Ну, выследили мы с Телепенькой этого посыльного Истомы, прошли следом за ним до волхва. Нес тот человек кольцо волос княжны для волхвованья. Вот, зри!
Ополоница достал из-за пазухи кожаный кошель и нашел в нем маленький узелок. В узелке был локон тонких волос.
Юрий отвел глаза в сторону, словно нечаянно увидел красоту своей нареченной невестки. И круто повернул разговор:
— Просится этот Истома ко мне на службу…
— Знаю. Бери, Юрий Игоревич.
— Не лежит к нему моя душа…
— Тятев Умен. С ним придут нужные люди. Теперь он Федору не навредит и княжну оставит в покое. Служить же будет верно.
— Федор доверчив.
— Доверчив до поры до времени. Когда же заметит криводушие, он отрубит сплеча. Характер у него твой, князь.
А в это время в тереме Евпраксии сидел Истома и, поставив кулаки на раздвинутые колени, слушал мамку. От натопленной печки тянуло сухим теплом. Лампада из синего стекла перед иконой разливала по стенам тихий колыхающийся свет.
Мамка гладила лежавшего у нее на коленях жирного кота и говорила, зевая:
— Словно околдовал ее этот Ополоница… Уж как не хотелось ей покидать родной Чернигов, а вот поди ж ты! Ни с того ни с сего забредила вдруг этой дикой Рязанью. Теперь же все жениха в окно высматривает. Пришелся по душе, вишь… Тих очень и робок. До венца-то все они робки! То же и Федор. Ишь, в плечах косая сажень, а ребенком прикидывается… Шел бы ты к себе, боярин. Следят тут за тобой поди. Этот Ополоница…
Дверь в горницу вдруг распахнулась, и девушка сказала приглушенным шепотом:
— Зовут боярина ко князю Юрию.
Истома привстал и расправил плечи.
— Язык придержи! — сказал он мамке.
— На том век стою. Ты иди, знай!
Князь Юрий встретил Истому с веселой Улыбкой:
— Подумал я со своими боярами, свет Истома, и порешил просить тебя в наше княжество.
— Спасибо, княже, — сухо поклонился Истома.
— Вотчину мы тебе выделим на Осетре, под городцом, где сядет князь Федор. Не обидим, пожалуем и землей и живностью. По большой вешней воде пойдут к тебе в вотчину мастеровые люди, начнут рубить хоромы и службы по твоему указу. На обзаведение не пожалеем казны. Ты же служи моему сыну верно.
Истома опустился на одно колено и чуть обнажил меч.
Юрий перекрестил его, потом поднял за обе руки и поставил с собою рядом.
В горницу внесли уставленный блюдами и ковшами стол.
КРАСНАЯ ГОРКА
Начиналась весна.
По ночам лучисто горели звезды, мороз потрескивал в углах терема, и озябшие сторожа на городских стенах перекликались редко. А утром за рекой ослепительно сверкали на солнце снега, над рыжими дорогами тяжело летали грачи, крыши с грохотом и звоном роняли подтаявшие сосули; на резные подоконники часто садились вертлявые синички…