Евпраксия
Шрифт:
– Не позорьте себя, ваше величество. Даже величайшая любовь не позволила бы мне осквернить ложе отца.
– Это я-то твой отец? – захохотал император. – Сто тысяч свиней, как говорит мой Заубуш! Твоя мать зачала тебя от Рудольфа Швабского, и все это знают, и все знают, какой сукой была твоя мать! Что скажешь еще, выродок!
Конрад упал на колени перед оцепенелой Евпраксией.
– Умоляю вас… не слушайте его… На него нашло затмение… Это действие тосканских болот… Простите… Сами не знают, что творят… Вы – святая… Единственная и святая. До конца моей жизни самая святая…
Поцеловал ей руку, поднялся, вышел быстро, с непривычной для него решительностью.
Император, обессиленный, приблизился к тронному креслу. Почти упал в него. Голова его свесилась на грудь, вытянулась длинная, худая шея, – он мог бы вызвать жалость, если бы не был так отвратителен.
Больше не промолвлено было ни слова.
Евпраксия оставила зал.
Вильтруд появилась, как всегда, удивительно своевременно. Проходя мрачными коридорами, она почтительно поддерживала императрицу под локоть, потихоньку всхлипывала, показывая, что догадывается о происшедшем в тронном зале, но Евпраксия не слыхала этих всхлипываний, не слыхала и не видела никого, темные корни боли и отчаянья прорастали в ее сердце, ветвились, разрывали душу: "Когда же будет конец? И будет ли?"
А Генрих, переведя дыхание, снова сорвался с места, забегал по залу, закричал:
– Заубуш! Заубуш!
Барона почему-то не было непривычно долго. Ловил еще, видно, собаку, переворачивал во дворце все вверх тормашками, этот не отступится, этот сыщет даже то, чего нет! Сыщет, если и не было того пса, его надо было достать, тысяча чертей!
– Заубуш!
Стук деревяшки послышался где-то далеко, но не торопливый и не заискивающий, а какой-то словно бы небрежный.
– Заубуш! Сто тысяч свиней! Забыли об обещанной седьмой свинье?!
– Слушаю, император.
– Никого не выпускать из замка.
– Как будет приказано.
– Уже приказал! Никого не выпускать!
– Сделано.
– Где Конрад?
– Король германский?
– Конрад? Этот Куррадо?
– Он поехал.
– Поехал? Кто это поехал? Куда? Почему? Кто позволил?
– Он поехал только что, никому ничего не сказал.
– Кто выпустил?
– Император, он же ваш сын.
– Кто тебе сказал, что он мой сын?
– Об этом все говорят. И вы.
– И я?.. Где он?
– Сказал: поехал. Он германский король… Его никто не…
– Германский король? Кто это сказал?
– Вы сами короновали его четыре года назад, император.
– Я короновал, теперь сниму корону. Догнать и вернуть.
– Но как, император?
– Мое повеление!
– Нужна печать, император! В таком деле слов недостаточно.
– Ты – седьмая свинья! Или ты не хочешь быть седьмой свиньей? Догнать этого пса! Вот мой перстень! Тут никто меня не слушает! Нет верных людей.
Где мой лекарь? Он единственный…
– Он тоже поехал, император.
– Он?.. Как это?.. Когда?..
– Сразу, как мы начали искать собаку.
– Догнать и вернуть!
– Это невозможно. Он не вернется. Найти его невозможно. Он затерялся навсегда. Его напугала императрица.
– Напугала? Чем?
– Красотой и молодостью, император. Так он сказал мне.
– И еще сказал, будто я стар?
– Он не смел этого сказать, император, но мы с вами и без того знаем, как мы стары…
Генрих снова бессильно упал в кресло. Долго молчал. Потом хрипло промолвил:
– Иди прочь. Попробуй догнать и вернуть. Либо обоих, либо одного, либо никого…
Заубуш выбросил вперед свою деревяшку, застучал к выходу. Долго еще доносился до императора этот стук. Впервые в жизни барон не спешил.
Император хищно скривил губы. Он еще покажет всем! Все содрогнутся от его затеи! Заубуш уже стар, не способен, зато он способен, он может все!
ЛЕТОПИСЬ. НОВОЕ И СТАРОЕ
"Ее поведение вскоре вызвало его подозрения, и он подумал, что партнером в ее грехе является родной старший сын Конрад, коронованный в 1087 году германским королем" (Британская энциклопедия).
Генрих в самом деле верил своим подозрениям и потому снарядил за сыном погоню. Конрад был задержан где-то в Ломбардии за рекою По, ну, а попользовалась этой семейной распрей Матильда Тосканская: она не спускала глаз с императора и сделала все, чтоб освободить беглеца. Конрад был торжественно препровожден в Каноссу и вскоре, под шум надлежаще организованной молвы, коронован королем Италии. Сын пошел против отца.
Пошел не по своей воле, подталкиваемый умело и ловко. А получалось, будто все это произошло из-за женщины, оказавшейся между Генрихом и Конрадом, и считалась та женщина женой одному, матерью другому, была же – ни жена, ни мать, молодая двадцатилетняя киевлянка, для которой и жизнь-то еще не начиналась, а уже зашла в тупик, да такой глухой, что никто не в силах был отыскать выход.
Людям привычно жаловаться на трудности времен, в которые именно им выпало жить, но, кажется, никогда не звучали подобные жалобы столь единодушно, как в описываемые времена. Французский монах Радульф Глабер, то есть лысый, создавая их историю, восклицал в отчаянии: "В то время всюду, как в церкви, такоже и в миру, царило презрение к законам и правосудию. Все отдавались зовам самых грубых страстей. Никто ни в чем не мог быть уверен: честность, эта твердыня добра, не признавалась никем. Так что не должно сомневаться больше в том, что земные грехи скоро утомят небо и, по выражению пророка, не правда народов слишком преумножилась. Ибо свершались без счету убийства за убийствами. И порок почитался всеми сословиями. Спасительные меры неуклонной твердости были забыты, и к нашим народам справедливо было бы отнести известные слова апостола: "Повсеместно известно, что меж вами прелюбодейство, и такое прелюбодейство, коего и меж погаными не знают". Бесстыдное корыстолюбие завладело сердцами всех; вера потрясена, отчего и возникли пороки наипостыднейшие: срамота, убийства, ослепленная брань страстей, грабеж и блуд. О небо! Кто поверит тому?"
Глаберу вторит Ордерик-Виталий, который пишет сорок лет спустя, но не замечает вокруг никаких перемен к лучшему. Где уж там! "В год от рождения господнего 1094 смуты и бранная тревога волновали почти всю вселенную: смертные безжалостно причиняли друг другу величайшие бедствования чрез убийства и грабежи. Злоба во всех проявленьях своих дошла до крайних пределов…"
БАШНЯ ПЬЯНОГО КЕНТАВРА
Император залег в глубинах дворца, как Минотавр в Лабиринте. Кого сожрет первым? Одну за другой слал погони за Конрадом, и все тогда сосредоточилось на одном: поймают или не поймают? Потом не выдержал: вооруженный, в грозном лязге доспехов, появился у Евпраксии, вокруг императора – рыцари все в железе и сам император железнотвердый, будто не против слабой женщины стоял, а против целого вражьего войска. Спросил у Евпраксии, с вызовом: