Еврейское счастье военлета Фрейдсона
Шрифт:
Неугомонная Костикова нашла в парке ''холодного'' фотографа и заставила меня у останков этого бомбардировщика сфотографироваться.
— Матери фотку вышлешь, — убеждала. — Если самому — на память, такая не нужна.
А ночью… Ночами у нас как бы медовый месяц настал.
Но война войной, а обед по расписанию. Половину денежного аттестата я перевел Лизе, как то и обещал матери в день отлёта. Ленка знала, что у меня скоро будет ребенок в Салехарде. Сам ей об этом сказал. Но отнеслась она к этому спокойно.
— Если мужик кобелино, то это на всю жизнь, — смеётся.
Жизнь пошла
Но свои вещи она ко мне перевезла только через две недели плотной совместной жизни.
Культуртрегерской программы по моей задумке не получилась. Третьяковка и большинство столичных музеев находились в эвакуации. Зато в подвале моего дома работал цыганский театр ''Ромэн''. И один вечер мы с Ленкой провели там.
С билетами помогла комендантша. Так как я хотел на сборный концерт, а не на ''серьезную'' пьесу, которые тут ставил знаменитый Михаил Яншин. А концертные билеты неожиданно оказались в дефиците.
А вообще было удобно. Не одеваясь в верхнюю одежду, не связываясь с гардеробом, просто спуститься в подвал и всё.
Ленка опять пошла в форме, сделав исключение только для туфелек и тонких чулок. Возможно, у нее и не было приличного платья для похода в театр. Я не стал копаться в женских комплексах.
Она так гордилась моими наградами, словно мы их вместе заработали. И еще тем, что она военный врач.
Посмотрев в большое зеркало театрального холла, я вынужден был констатировать, что мы красивая пара. Именно в форме. Синий низ, зелёный верх. Молодые, стройные, утянутые ремнями.
Буфет театральный был бедный, но шампанское наличествовало.
Обратно, когда поднимались по лестницам, Ленка всю дорогу пела понравившейся ей цыганский романс.
Соколовский хор у ''Яра'' Был, конечно, знаменит. Соколовская гитара До сих пор в ушах звенит. Всюду деньги, деньги, деньги. Всюду деньги, господа. А без денег жизнь такая Не годится никуда.Мне также концерт очень понравился. Как очищающие душу струи, после всех унылых походов по врачебным кабинетам. Зажигательно. Энергично. Позитивно.
Ленка замолчала только у двери квартиры. Потом выдала уже в дверях.
— Надо Когана на них натравить, чтобы они в госпитале пели. Раненые быстрее выздоравливать будут.
Ленка сладко спала, утомлённая мною. А мне сон не шёл.
Странно выходит всё в моей жизни. Удивительно, что никто из темного прошлого ещё не претендует на меня, ни с обязательствами, ни с долгами. Всё разворачивается вне моей воли, а я только соглашаюсь с этим. Как говорится: логика обстоятельств сильнее логики намерений.
Я почти влюбился в красивую девочку Соню, но она отвергла меня.
Лизу, если говорить начистоту, под меня подсунула мать.
Ленка сама меня выбрала, а не я ее.
На фронт надо. На фронт. Там я хоть и буду встроен в новую логику обстоятельств, но буду свободен в логике своих намерений. Они там совпадут.
Лишь бы мне разрешили летать…
А вот летать мне не разрешили.
''Не годен для лётно-подъёмной работы''.
И стук печати на приговоре.
Потребовал объяснений у комиссии, настаивая на том, что я абсолютно здоров, руки-ноги-голова на месте. Интеллект сохранен.
— Вы сможете прямо сейчас управлять самолётом? — спросил военврач первого ранга, сидящий по правую руку от председателя.
— Нет. — Честно ответил — Но любой лётчик осваивает новый тип машины заново. Освою и я. — Настаивал. — Осваивал же раньше.
— Рентген показал у вас странное затемнение между полушариями мозга. — Спокойно, как на лекции, разъяснял мне председатель комиссии диввоенврач Левит. Главный хирург Московского военного округа, как меня заранее предупредили. — А голова орган тёмный, во многом еще неизученный, несмотря на целый исследовательский Институт мозга в нашей академии. Что с вами может произойти в следующую минуту, ни один врач не возьмётся предсказать. Вы можете служить. Даже в действующей армии. Но на земле. Водить сложную технику вам противопоказано. Единственное, что мы можем для вас сделать, уважая ваш статус Героя Советского Союза, это провести ещё одну экспертизу через год. Согласны?
— Согласен, — расстроено отвечаю.
А что еще остается? Академик строго предупреждал не конфликтовать.
— Молодец. Мы не сомневались в том, что вы мужественный человек. И найдете ещё себя в жизни, — улыбнулся диввоенврач, встал и через стол пожал мне руку.
Гулял по аллеям весеннего Сокольничего парка. Жалел себя. Точнее свои рухнувшие надежды стать не хуже Фрейдсона, не посрамить его фамилию, чтобы я мог без стыда носить его Золотую звезду. Опять логика обстоятельств оказалась сильнее логики моих намерений. Эх… ''Апрель, апрель, звенит капель…'' Земля весне радуется, в лесу щепка на щепку лезет, а я разнюнился. Тоже мне офицер-герой.
Взял себя в руки и поехал отвозить бумаги в кадры ВВС.
Но вечером в окружении Когана и наших подруг надрался в лохмуты. Пел с остервенением.
— Чому ж я не сокил, чому ж не летаю… За что ты, боже, у меня крыла отнял… Я б землю покинул и в небо злитав…
И друзья пели вместе со мной. Сочувствовали. Среди лётчиков появились первые дважды герои.
Утром Костикова отпаивала меня какими-то противными микстурами, но похмелье сняла как рукой.
Поцеловал ее руки и сказал.
— Ты добрый доктор похметолог.
— Но только сегодня, — строго сказала военврач Костикова и пригрозила. — Станешь пить — брошу тебя.
Неприятности на этом не кончились. В ВВС сменился командующий. Генерал-полковника Жигарева, который Фрейдсона знал лично еще по Китаю, сменил генерал-лейтенант Новиков, который мою тушку вроде как не знал. Новиков воевал в Ленинграде, но с начала февраля 1942 года исполнял должность первого заместителя Жигарева. Замещал, замещал… и подсидел. Жигарев с понижением в должности был отправлен командовать авиацией Западного фронта.