Европа в пляске смерти

Луначарский Анатолий Васильевич

Сейчас я ожидал найти в нем глубокую перемену. Однако на взгляд поверхностного наблюдателя незаметно никакого изменения, оживление улиц не кажется ни уменьшенным, ни замедленным. Трамваи следуют один за другим с прежней правильностью, и сложное созвездие „Potsdamer Platz“, где перекрещиваются, удваиваются и запутываются восемь линий, все также вызывает чувство мучительной неуверенности, умеряемой авторитетом полицейского, останавливающего одним жестом или даже взглядом автобусы, трамваи и прохожих.

Я медленно, шагом пробираюсь по этой нескончаемой Лейпцигштрассе, знаменитой в Берлине тем, что на ней высятся дворец палаты господ и импозантные магазины Вертгейма, регулярные ликвидации которого доставляют столько радости берлинским женщинам, жадным до всяких „оказион“.

Магазины, высокие, суровые стены которых украшены наполовину не обтесанными статуями, буквально запружены толпой. Гиганты швейцары отворяют и затворяют двери. Около выставок давка. Последняя новость имеет ошеломляющий успех. Это огромная витрина, на которой при помощи разрисованных полотен и солдат из картона представлен немецкий бивуак, где-то в Бельгии или во Франции. Одетые в серое солдаты, вышиной в 30 сантиметров, имеют сложные и смешные в своей суровости позы. Вот, например, группа курящих трубки. Они засели в чем-то вроде шалаша, сделанного из ветвей и покрытого сверху соломой. Вот другая группа приготовляет пищу, и на огне, представленном красной электрической грушей, дымится суп, дым представлен паутиной ваты, спускающейся сверху. Вот уланский патруль верхом на игрушечных лошадях с колесами. Между ними крестьянин, взятый в плен. Руки его связаны за спиной. В одном углу, немного в стороне, офицеры с моноклями в глазах изучают карту. А на заднем плане виден часовой в своей серой шинели с ружьем на плече, смотрящий вдаль, туда, где нарисованный на полотне дым должен изображать деревни в пламени.

Это грубое построение пользуется бешеным успехом, могу смело сказать — „колоссальным“. С утра до вечера не менее ста человек толпится, давя друг друга, на пространстве 20 метров, чтобы полюбоваться этим шедевром. И мамаши проталкивают своих детей в первые ряды, чтобы показать им солдат в сером, курящих трубки.

Витрина по соседству пользуется не меньшим успехом. Здесь разложены рождественские игрушки. Скоро они будут покачиваться на зеленых свежих ветвях зажженной елки в теплых радостных жилищах, в то время как детские голоса будут петь „О, Танненбаум! О, Танненбаум!“

Но в этом году немецкие детишки не получат столь дорогих нашему прошедшему детству ящиков с подарками, книг с описанием путешествий, снабженных фантастическими иллюстрациями, мирных кроликов или не менее евангелических барашков. Нет, им подарят, без сомнения, эти сверкающие остроконечные каски или эти ружья, кирасы и пушки, которыми сверху донизу унизана бесконечная выставка.

Год войны — благословенный год для мальчиков только, конечно, так как девочки, как и в обычное время, будут довольствоваться своими светловолосыми куклами и принадлежностями хозяйства. Уже сейчас можно встретить на улице малютку, можно сказать, не выше вершка ростом, одетого в серую униформу и украшенного остроконечной каской. Если мальчик носит при этом очки для исправления глаз, можно вполне подумать, что это старик, ставший совсем маленьким.

Парфюмерные магазины кажутся относительно пустыми. Не из патриотизма ли парфюмеры сняли с витрин красивые флаконы, наполненные цветочными эссенциями, чудные парижские флаконы, отделанные, как бриллианты, и скрывающие за своими блестящими гранями квинтэссенции цветов Грасса и Ниццы? Нет, патриотизм не имеет ничего общего с этим исчезновением. Это война сыграла с вами дурную шутку, немецкие женщины, у вас не будет больше знаменитых французских духов Пиве и Галле, потому что их вообще нет больше в Германии.

Магазины мод и дамские портные возвестили новую эру. „Кончена парижская мода, — выкрикивают берлинские портные, — недостойная немецких женщин“. Здесь изобрели новую великую моду — берлинскую и, чтобы отпраздновать это событие, лансировали серый цвет — военный. И все так называемые элегантные берлинские женщины носят теперь серый цвет, ставший эмблемой. Им недостает только надеть остроконечную каску на свои светлые волосы.

В магазинах прибавился еще один предмет потребления — это железный крест. Его вы видите повсюду. В табачных лавочках, где он выставлен

на всех разноцветных коробках, на выставке кожаных изделий, где он приклеен, отпечатан, выгравирован, оттиснут на всех кожаных изделиях, в писчебумажных магазинах, в которых он предлагается под видом календаря войны, блокнота, как привеска к карандашу или ручке, как украшение к бювару. Он царствует повсюду, говорю я вам, он начинает, наконец, преследовать вас. Мужчины носят его на шляпах, на том месте, где раньше они прикрепляли перо или маленькую „бритвенную“ кисточку, женщины украшают им свою грудь и закалывают в виде булавки под подбородком, даже дети носят их на своих каскетках.

На Фридрихштрассе в окнах „Local Anzeiger“ ² вывешена импозантная по своей величине географическая карта. Положение армии указывается при посредстве шнурка, цвет которого определяет национальность воюющих сторон.

Со стороны французской бело-красно-черный шнурок выходит из Базеля, обвивает Вожи, замыкает в своих извилинах Бельфор, Эпиналь и Верден, проглатывает Реймс, спускается ниже, к Компьену, потом слегка поднимается, чтобы прямой дорогой промчаться к Кале, который он и ужалил.

— Невозможно!!!

В Сербии желтый и черный шнурки попирают дерзко почву страны, от которой не остается уже почти ничего, кроме маленького каре вокруг Ниша.

500 человек, по меньшей мере, беспрерывно толпятся вокруг этой карты, изучают ее, верят ей и восхищаются ею.

В обычное время мюнхенские и берлинские рестораны предоставляют людям, желающим насытиться, почтенные по своим размерам порции мяса. В настоящее время цены, правда, не увеличены по карте, но порции зато уменьшены вдвое, и не могу не сознаться, что я с некоторым даже волнением созерцаю свой эскалоп. Несомненно, если бы у меня был немецкий аппетит, он показался бы мне довольно худощавым. Прислуживавшая мне девушка смотрит на меня с лукавым видом. И она объясняет мне, что цены на мясо немного повысились, но что это ничего не значит, т. к. по карте они не изменились нисколько. Никто не жалуется, кажется, никто даже ничего не замечает. Счастье, что не увеличились цены на пиво. Какое потрясение произвело бы это! Вот когда можно было бы сказать, что наступил конец всему! Гулянье „Под липами“ ³ , несмотря на сырость и холод, довольно оживленно: много экипажей, несколько автомобилей, оставляющих после себя удушливый дым. Вот какое-то скопище у памятника Фридриху Великому ⁴ . У подножия статуи расставлено шесть пушек, отнятых у бельгийцев. Неутомимая толпа рассматривает их. Разносчики предлагают вам иллюстрированные открытки, изображающие выставку этих трофеев; они вкрадчивы, настойчивы и даже слегка властны: ведь сбор идет в пользу Красного Креста, и это дает им полное моральное право навязывать свой товар.

Перед дворцом кронпринца выставлены две французские 75-мм пушки, которых искривленные и изъязвленные щиты указывают на то, что они побывали в бою. Перед дворцом императора выставлено 14 захваченных пушек. Преподаватели приводят сюда школьников и докторальным тоном преподают им уроки войны. Мальчуганы слушают, правда мало понимая, но забавляясь тем, что ласкают серые дула пушек. Кончена лекция, и вся банда стройными рядами, в такт топая каблуками, направляется дальше, к статуе старого Фрица ⁵ , перед которой они, несомненно, услышат столь же поучительный и научно серьезный военный урок.

В настоящее время преподаватели организуют сражение между двумя лагерями — французами и немцами; но так как никто из мальчиков не хочет быть французом, то надзиратели придумали, что французов должны будут изображать в наказание за всякую провинность. Часто встречаешь этих детишек, увешанных своими военными игрушками и марширующих по улицам с пением „Wacht am Rein“.

Прусский милитаризм продолжает свое дело».

«Киевская мысль», 22 декабря 1914 г.