Европа в средние века
Шрифт:
«Желая усилить свою армию против Шотландии, король объявил по всей Англии, чтобы все, кому, в силу наследственных прав предстоит принять рыцарское звание и кто, следовательно, обязан будет служить королю своим мечом, явились на Троицу в Вестминстер на праздник, где каждый из них получит из королевского гардероба полное рыцарское снаряжение, за исключением коня. Так собрал он триста юношей — сыновей графов, баронов и рыцарей. Они получили пурпурные одежды, драгоценные ткани, шитое золотом платье — все это раздавалось им по рангу каждого из них и с великой щедростью. Несмотря на свои размеры, королевский дворец оказался слишком тесным для такого числа гостей: поэтому пришлось у нового Лондонского Храма срубить фруктовые деревья и снести стены, чтобы возвести временные палаты и разбить шатры, в которых будущие рыцари могли бы нарядиться в свои золоченые одежды. И поскольку лишь там они смогли разместиться, именно там они и провели в ритуальном бодрствовании ночь перед посвящением в рыцари.
Однако принц Уэльский, по приказу короля, его отца, провел эту ночь вместе с несколькими избранными товарищами в церкви Вестминстерского аббатства. В эту ночь там звуки труб и рожков и
«Наутро король в своем дворце повязал своему сыну рыцарскую перевязь и дал ему во владение Аквитанское герцогство. Став рыцарем, принц направился в Вестминстерскую церковь, чтобы, в свою очередь, украсить знаками рыцарского отличия своих наперсников. Однако перед большим алтарем произошла такая давка, что двое рыцарей оказались задавлены насмерть, а с несколькими случился обморок; надо заметить, что каждого из будущих рыцарей сопровождали и охраняли по меньшей мере трое рыцарей.
«По причине этой давки принц повязывал меч своим товарищам не перед большим алтарем, а прямо на алтаре, рассекши толпу с помощью норовистых боевых коней.»
Они достигли крепости Брам, осадили ее и взяли приступом менее чем за три дня без осадных машин. Защитникам крепости, числом более сотни, выкололи глаза и отрезали носы, но одному из них оставили один глаз, чтобы он смог отвести остальных в Кабаре...»
Мы не можем предать забвению чудо, свершившееся в этой крепости в присутствии графа. К нему подвели двух еретиков: один из них имел в этой секте сан «совершенного», другой же был еще новообращенным или учеником первого. Посоветовавшись со своими людьми, граф решил предать обоих огню. Однако второй еретик, тот, что был по-видимому учеником первого..., принялся каяться и пообещал отречься от ереси и во всем повиноваться Римской Церкви. Из-за этого среди наших возникло великое несогласие: одни говорили, что его не следовало предавать смерти, другие, наоборот, доказывали, что его необходимо казнить, ибо было ясно, что он еретик, а что до его обещаний, то можно было предположить, что они скорее продиктованы страхом близкой смерти, чем любовью к христианской вере. И что же? Граф согласился, что его следует сжечь — на том основании, что если он и в самом деле раскаялся, то огонь послужит искуплению его грехов, если же он солгал, то он будет наказан за свое вероломство. И вот их обоих крепко-накрепко связали, пропустив толстые и прочные веревки вокруг ляжек, живота и шеи, а руки связали за спиной. Затем у того, кто казался покаявшимся, спросили, в какой вере он хочет умереть; и он ответил: «Я отрекаюсь от безбожной ереси и хочу умереть с верою в Святую Римскую Церковь, и молюсь, дабы огонь сей послужил мне чистилищем.» Тогда вокруг столба был разведен большой костер. Тот, кто был «совершенным» в среде еретиков сгорел в одно мгновение; другой же вышел из огня невредимым, связывавшие его весьма крепкие узы мгновенно расторглись, и он вышел из огня без малейшего следа ожогов, слегка пострадали лишь кончики пальцев.»
«Из крепости вывели Эмерика, бывшего сеньором Монреаля, и примерно восемьдесят других рыцарей. Благородный граф предложил всех их повесить; но когда повесили Эмерика, бывшего крупнее других, виселица обрушилась, так как из-за большой спешки ее стойки были недостаточно глубоко врыты в землю. Граф, видя, какая из этого может выйти задержка, приказал перебить тех, кто еще остался. Паломники набросились на них с превеликим усердием и всех перебили в мгновение ока. Владелицу укрепленного замка, приходившуюся Эмерику сестрой и бывшую закоренелой еретичкой, бросили в колодец, и граф приказал забросать ее сверху камнями. Несметное число еретиков наши паломники с великой радостью сожгли на костре.»
«Мы нашли там (в Морлоне, вблизи Роде) семь еретиков из секты вальденсов; их тотчас же привели к легату, они вполне определенно сознались в своем неверии и были схвачены нашими паломниками, которые их с великой радостью предали огню.»
«Ни один еретик, даже возвратившийся в лоно Церкви, не может быть прево, ни бальи, ни судьей, ни судейским присяжным, ни свидетелем, ни адвокатом, то же касается и любого еврея, разве что один еврей может свидетельствовать против другого (Статья 14). Ни один раскаявшийся и возвращенный к истинной вере еретик не имеет права оставаться в той деревне, где он исповедовал ересь (Статья 15).
«Никакая вдова или наследница благородного звания, владеющая укрепленными замками и крепостями, не имеет права в ближайшие десять лет выходить замуж за жителя сих мест без позволения графа. Они могут, однако, выходить замуж за любого уроженца Франции по их выбору, не испрашивая согласия графа или кого-либо еще. По прошествии же десяти лет они смогут выходить замуж согласно обычаю.»
«...Случилось так, что в следующую зиму (1219-1220 гг.) Фуко и брат его Жан, а также многие другие рыцари снова отправились за добычей и взяли ее немало. Их преследовал сын графа Тулузского, он разбил их, захватил в плен и отправил в Тулузу в качестве приношения отрубленные головы обоих братьев, нанизанные для всеобщего обозрения на колья. Казнь сия была отнесена на счет Господней справедливости, так как означенный Фуко был человеком весьма жестоким и заносчивым. Говаривали, что у себя он установил обычай убивать всякого пленника, захваченного на войне, если он не уплатит сто су. В подземных застенках он пытал своих узников голодом, и время от времени мертвых или едва живых их выбрасывали из темницы на навозные кучи. Рассказывали и до сиз пор говорят, что, когда он в последний раз захватил добычу, он повесил двух несчастных пленников, отца и сына, заставив при этом отца повесить сына собственными руками... Невозможно сказать, сколько отвратительных преступлений совершалось в его доме. Ибо большинство [из его людей] имело и открыто содержало сожительниц, а некоторые жили с чужими женами. Все это и многое другое творилось совершенно безнаказанно. Ибо они не заботились о том, ради чего они пришли сюда... и Господь стал извергать и гнать их с земли сей, каковую они приобрели с Его помощью.»
«... Итак, аббат приказал, чтобы сеньор укрепленного замка и все, кто находился внутри, даже посвященные еретики, если они желают примириться с Церковью и отдать себя в ее руки, вышли наружу и оставили замок на попечение графа; даже «совершенные» члены секты, число которых было весьма велико, могли выйти, если они согласны были обратиться в католическую веру. При этих словах один благородный рыцарь из ревностных католиков, по имени Робер Мовуазен, узнав, что еретики, ради чьей погибели и пришли сюда паломники, могут быть отпущены, и опасаясь, как бы страх не заставил их выполнить то, что от них требовали наши, — ведь они были уже пленниками — принялся возражать аббату. Он сказал, что наши ни в коем случае не последуют за ним, на что аббат ответил: «Ни о чем не беспокойтесь, я думаю, что очень немногие обратятся». После того как это было сказано, наши, неся впереди процессии крест, а позади — знамя графа, вошли в город с пением Те deum laudamus и направились к церкви; освятив ее по католическому обряду, они воздвигли на ее вершине крест Господа, а в другом месте подняли знамя графа: ведь это Христом был взят город, и по справедливости его символ должно было нести впереди и установить на самом высоком месте, в ознаменование победы христианской веры. Граф же еще не вошел в город.
«Свершив это, почтенный аббат де Во де Серне, бывший вместе с графом во главе осаждавших и с великим рвением служивший делу Иисуса Христа, узнав, что в одном из домов собралось множество еретиков, направился туда со словами мира и спасения и с желанием обратить их к добру; те, однако, оборвали обращенную к ним речь, вскричав как один человек: «Что вы нам проповедуете? Мы не принимаем вашей веры. Мы не признаем Римской Церкви. Ваши старания напрасны. Мы верны братству, от которого нас не отторгнет ни жизнь, ни смерть.» Услыша это, досточтимый аббат тотчас покинул этот дом и пошел к женщинам, собравшимся в другом жилище, дабы обратиться к ним со словом проповеди. Но как ни были тверды и упрямы в своем заблуждении еретики-мужчины, он нашел женщин еще более упрямыми и еще глубже погрязшими в ереси. Затем в укрепленный город вошел наш граф и, как добрый католик, желающий, чтобы каждый получил спасение и приобщился к знанию истины, он пошел туда, где были собраны еретики, и принялся уговаривать их обратиться в католическую веру; но поскольку не последовало никакого ответа, он приказал вывести их за укрепления; там было сто сорок еретиков в сане «совершенных», если не больше. Был разведен большой костер, и их всех в него побросали; нашим не было даже необходимости их туда бросать, ибо, закоренелые в своей ереси, они сами в него бросались. Лишь три женщины избегли огня, спасенные одной благородной дамой, матерью Бушара де Марли, которая вернула их в лоно Церкви.»
«Внутри [крепости] была камнеметательная машина, сооруженная плотником. Машину притащили волоком из Сен-Сернена и подняли на дощатый настил [на крепостном валу], И стреляли из нее благородные дамы, девицы и женщины из простонародья. И ударил камень прямо туда куда был направлен искусной рукой, И поразил графа с такою силой в шлем, выкованный из стали, Что разлетелись в разные стороны, подобно брызгам и осколкам, Глаза, мозг и зубы обеих челюстей; И граф упал замертво на землю, черный и залитый кровью.» (205, ст. 122-129)ВЛАСТЬ
Строительство собора Парижской Богоматери было закончено в середине XIII века. Оно началось в 1163 году, когда Сюжер и Св. Бернар уже умерли. Около 1250 года Пьер де Монтро решил почти целиком убрать стены трансепта, прорезав в них два гигантских круглых витража, как бы утверждая перед лицом неослабевающей угрозы ереси, что лучи творения расходятся из этого единственного источника — Бога-Света, утверждая перед философами тождество концентрического универсума Аристотеля и круговых потоков, открывавшихся теологии схоластов. Этот памятник явился замечательным свидетелем преобразований, произведенных в течение XIII века. Он свидетельствует о замечательных интеллектуальных завоеваниях, совершавшихся в школах, теснившихся вокруг него и постепенно объединившихся в тот мощнейший синдикат науки, который стал называться университетом. Он свидетельствует о беспримерном обогащении городов: во что обошлось его сооружение? Во сколько миллионов серебряных монеток, столь необходимых для покупки хлеба? Некоторые задавались вопросом: нужно ли возводить столь великолепный собор? Не было ли это противно учению Евангелия, не оскорбляло ли нищету трудящихся, населявших предместья? Он свидетельствует, наконец, об усилении монархии: мог ли он и вовсе быть когда-либо построен без королевских щедрот, без денег, притекавших по каналам королевских налогов?
Монархия! Государи XIII века обуздали феодальную вольницу и вновь сосредоточили власть в своих руках. Тем самым вновь обрели реальную силу политические образования, которые с тысячного года существовали лишь в воображении. Надгробия этих государей уже позволяют различить их черты. Они лежат в той же позе, в какой они лежали во время траурной церемонии — почившие, погруженные духом в молитвы, за чтением которых они только что следили по своему молитвеннику. Их отличают атрибуты их сана: меч, которым они сражались со Злом, скипетр, символ отправлявшегося ими правосудия, и корона — символ данной Богом власти. Вот, в Фонтевро, рядом с Альенор, лежит Генрих Плантагенет, граф Анжуйский по отцовской линии, герцог Нормандский по материнской, король Англии силой победы своего оружия и обряда венчания. Вот готовые восстать и занять место на верхней галерее собора статуи королей Франции, представители трех сменивших друг друга династий, предков Людовика Святого, которых он, их потомок, расположил в строгом порядке в хорах церкви Сен-Дени.