Европа в средние века
Шрифт:
Это прежде всего произведение искусства, того нового искусства, которое сложилось на пороге второго тысячелетия христианской эры в Ломбардии, Бургундии, Каталонии. Вся изобретательность, все поиски были направлены на сооружение здания, давшего приют святому алтарю/Оно должно быть построено из хорошо пригнанных блоков скалистой породы, из прекрасного камня, перед которым бессилен Сатана. Оно должно быть чрезвычайно красивым, ибо для того чтобы служба была приятна Господу, она должна проходить со всем возможным великолепием. И в особенности необходимо, чтобы, благодаря совершенству своей формы, памятник служил выражением невидимого порядка. Подобно иллюстрациям священных книг, и даже в еще большей степени, церковная архитектура была откровением, снятием покрова с тайны.
Уже самой особенностью своего расположения в окружающем пространстве церковь приоткрывает видимую завесу, за которой скрывается истина. Она всегда имеет определенную ориентацию. Ее алтарь, к которому устремлены глаза прихожан во время молитвы, находится с восточной стороны, со стороны утренней зари, каждое утро рассеивающей тревогу, утверждающей неизбежную победу добра над злом, Бога над дьявольскими силами, вечности над смертью. Фактура здания также несет определенную дидактику.
В надземной части церкви сообщество монахов действительно служит особую службу, выполняет свою функцию. Монахи являются [церковными] служащими. Opus Dei, труд Божий является их обязанностью. Он состоит в произнесении от имени других людей, от имени всего народа слов молитвы — без отдыха, изо дня в день, ежечасно, начиная с глубокой ночи, когда они спускаются из спальни и среди мрака и тишины возносят первую молитву, до окончания вечерни, когда они с трепетом наблюдают, как мир снова ввергается в ночную тьму. «Молиться» в эту эпоху означает «петь». В романский период немой молитвы не сушествовало; считалось, что Бог охотнее внимает совместной молитве, хотя и одноголосной, но отличающейся музыкальным ритмом, поскольку эта хвала [Господу] должна быть созвучной гимнам, которыми на высшем из небес хор серафимов окутывает престол Всемогущего. Поэтому монахи по восемь часов в день во весь голос распевали молитвы. Мы забыли о том, что григорианский хорал пелся мужскими, сильными голосами, это была воинственная песнь, выкрикиваемая монахами, этими воинами [христовыми], в лицо сатанинскому воинству, чтобы обратить его в бегство, метая в него, словно копья, самое надежное и разящее оружие — слово молитвы.
Пение, но также и танец: литургия развертывалась в виде очень медленной, величавой процессии вдоль нефа, вдоль галереи и хоров, вокруг жертвенного камня, среди камней, образующих стены, под каменным же сводом.
Мы любим наготу этих камней. Те же, кто соединял их друг с другом, пожелали их украсить. Они устанавливали перед алтарем изображение Господа, восседавшего в окружении стоящих вокруг ангелов и святых и возглавлявшего торжественную церемонию. Они помещали на стенах рельефы и драпировки, повествовавшие о сотворении мира, рассказывавшие различные истории и прежде всего историю распятого Христа. Распятого, однако не умершего: глаза его открыты. Не нагого, но облаченного в царские одежды, обнимающего движением своих простертых рук весь мир. Он появляется вновь на фресках апсиды, торжествующий, в славе — таким его увидят, когда он вернется, когда разорвется завеса и отверзнутся небесные врата и когда в конце своего пути весь род человеческий окажется за пределами времени. Таков именно смысл монастырской службы и здания, воздвигнутого для ее отправления: выявить соответствия между землей и небом, между временем и вечностью. Зрелище, участниками которого каждое утро снова становятся монахи, а подмостками является церковь, завершается в день Пасхи инсценировкой воскресения. На протяжении своего годового цикла действо монахов внутри архитектурного пространства монастыря по сути дела копирует движение человечества к концу света. Наполовину уже освобожденное от уз телесности, стоящее одной ногой в другом мире, монастырское братство возглавляет это движение. И ускоряет его. В обществе того времени очень сильным было ощущение солидарности, коллективной ответственности. Если житель деревни совершал преступление, все его соседи чувствовали себя запятнанными. Точно так же все полагали, что могут быть спасены, благодаря чистоте и воздержанию нескольких представителей. Такими представителями были монахи. Горстка людей, чьей миссией было отвратить с помощью жестов и слов гнев небесный, привлечь на себя Божие прощение и окропить все вокруг этой благодатной росой.
Монахи не строили церкви собственными руками. Они нанимали мастеров, рабочих. Однако творцами сооружения, которым принадлежал его замысел и которые подбирали для него украшения, были люди ученые, посвященные. Для них ключ к совершенному знанию таился в числах и их сочетаниях. Математика в те времена почиталась за наивысшую из человеческих наук, позволяющую более всего приблизиться к божественной природе. Она не была отделена ни от астрономии, т.е. наблюдения на небосводе наиболее ясных отражений божественного разума, ни от музыки, т.е. самого акта молитвы. С ходом светил и гармонией григорианского пения неразрывно связывала архитектуру наука о числах.
Романская церковь — это одновременно и уравнение, и фуга, и образ космического порядка. О человеке, рассчитавшем пропорции большой базилики [аббатства] Клюни, возможно, самой совершенной во всем христианском мире, его биограф говорит прежде всего, что его вдохновили святые, Петр и Павел, покровители этого монастыря. Затем он добавляет, что это был «великолепный псалмопевец» — следует понимать: композитор, искусный сочинитель псалмов. Действительно, здание построено на сложной основе арифметических комбинаций. Эта сетка пересекающихся числовых отношений подобна сети, натянутой для уловления человеческого духа, для привлечения его к непознаваемому. Каждое из присутствующих здесь чисел имеет тайное значение: один означает для посвященного — Бога единого; два — Христа, в котором соединились две сущности — божественная и человеческая; три — это Троица; число четыре обладает очень богатым содержанием: оно направляет размышление, с одной стороны, на целостность мира, на четыре стороны света, четыре ветра, четыре реки в раю, четыре стихии (по этой причине монастырская галерея, являющая образ
Квадрат, круг — рай потерянный, рай будущий, предмет надежд и упований. Будучи не только приношением [Богу], но и инструментом предвидения, та архитектура, которую мы называем романской, равно принадлежит сфере магии и сфере эстетики. Она сформировалась в сознании небольшого числа очень чистых людей, силившихся проникнуть сквозь завесу тайн в угадывавшиеся за ней неизведанные области, желанные, волнующие, лежащие за пределами того, что способны охватить чувства и разум человека. Их дух мог легко затеряться в лабиринте неясных видений. И они ожидали, что произведение искусства сможет служить им путеводной нитью.
На шпалере из Жероны Творение изображено таким, каким ему должно было оставаться, каким оно вышло из рук Творца: взору открыты все его сокровища, рыбы, цветы, птицы; Адам призван возделывать сад, добывая у природы ее плоды мирными, чередующимися из месяца в месяц, трудами. Над этим цельным и гармоничным миром, в центре всех его кругов пребывает Христос — юный, безбородый, владыка мира и спокойствия. В действительности мир пошел трещинами, разломился. Он отравлен, поражен тлением. И вот, искусство и молитва вместе ищут ответ на неотвязно преследующий их вопрос: зачем существует зло? Для чего нужны ядовитые растения, животные с хищными когтями, исступленные, жестокие, испорченные люди? Почему рыцари занимаются грабежом, а крестьяне прозябают в нищете? Искусство монастырей старается показать, что и святые, служившие Богу, также были жертвами зла. Их пытали, им выкалывали глаза, их варили в [котлах], распиливали надвое, разрывали на куски. Это происходило в мире. Но теперь, за пределами этого мира, где мы все окажемся завтра, они живут во славе. Они получили свою награду, свой феод на небесах. Они вассалы такого сеньора, который — и это всем известно — преследует любую несправедливость, который поражает молнией, топчет ногами, низвергает гордецов и возвышает униженных. И монастырь является дворцом этого великолепного сеньора. Он должен блистать красотой, чтобы хозяин был благосклонным; поэтому его нужно постоянно украшать. Это как бы преддверие Рая. Здесь ожидают, пока врата закрыты. В них стучат, крича, чтобы их поскорее открыли, чтобы прошли зло и нищета, чтобы наконец излился свет. Чтобы настали дни, ужасные дни, о которых говорится в Апокалипсисе. Послушаем, что говорит Св. Иоанн:
«Агнец снял первую печать, и я увидел коня белого, и на нем всадника, имеющего лук, и дан был ему венец; и вышел он как победоносный. И когда Он снял вторую печать, вышел другой конь, рыжий; и сидящему на нем дано взять мир с земли, и чтобы [люди] убивали друг друга; и дан ему большой меч. И когда Он снял третью печать, вот, конь вороной, и на нем всадник, имеющий меру в руке своей. И когда Он снял четвертую печать, я взглянул, и вот, конь бледный, и на нем всадник, которому имя «смерть». Так видел я в видении коней и на них всадников, которые имели на себе брони огненные, гиацинтовые и серные; головы у коней как головы у львов, и изо рта их выходил огонь, дым и сера; а хвосты их были подобны змеям, и имели головы, и ими они вредили. От этих трех язв, от огня, дыма и серы, выходящих изо рта коней, умерла третья часть людей. Саранча была подобна коням, приготовленным на войну; и на головах у ней как бы венцы, похожие на золотые, лица же ее — как лица человеческие; и волосы у ней — как волосы у женщин, а зубы у ней были как у львов. На ней были брони, как бы брони железные, а шум от крыльев ее — как стук от колесниц, когда множество коней бежит на войну; у ней были хвосты, как у скорпионов, и в хвостах ее были жала; тогда погибла всякая плоть, движущаяся по земле: птицы, скот и дикие звери; все кишащее на земле и все люди; все имевшее дыхание жизни в ноздрях своих; все жившее на тверди земной умерло; и вот, большой красный дракон, и хвост его увлек с неба третью часть звезд и поверг их на землю; и (тогда) произошла на небе война: Михаил и Ангелы его воевали против дракона, и дракон и ангелы его воевали против них, но не устояли и не нашлось уже для них места на небе; Ангел обуздал дракона и сковал его на тысячу лет. И вот, (увидел я) великое множество людей, которого никто не мог перечесть, стоящих перед престолом и перед Агнцем с пальмовыми ветвями в руках своих. И Ангелы, стоявшие вокруг престола и четырех животных, пали пред престолом на лица свои, и поклонились Богу, говоря: «Аминь! благословение и слава, и премудрость и благодарение, и честь и сила и крепость Богу нашему во веки веков! Аминь.»
Для людей, не сумевших порвать со всем [миром] и укрыться в монастыре, все же существовало средство смыть свои грехи и заслужить благосклонность Бога; это было паломничество. Нужно было оставить свой дом, родных, осмелиться выйти из сеююни покровительственной поруки, проделывать долгий, в месяцы и годы, путь. Паломничество было формой покаяния, испытания, средством очищения, подготовкой к Судному дню. Это был также и символ: отдать швартовы и взять курс на Ханаан было как бы прелюдией к земной смерти и обретению другой жизни. Паломничество было и удовольствием: путешествие по далеким странам доставляло развлечение удрученным серостью этого мира. Путешествовали группой, компанией приятелей. И, отправляясь в Сантьяго-де-Компостела или в Иерусалим, рыцари брали с собой оружие, рассчитывая слегка потеребить неверных; в ходе таких путешествий и оформилась идея священной войны и крестовых походов. Паломничество мало чем отличалось от путешествий, периодически предпринимавшихся рыцарями, спешившими на службу при дворе сеньора. Только на этот раз речь шла о службе другим сеньорам — святым. Их мощи покоились здесь и там, в криптах монастырей. И паломники шли из монастыря в монастырь, где их принимали, кормили, наставляли.