Европа в средние века
Шрифт:
«Приведем в качестве примера случай, каковой, произойди он среди варваров или скифов, был бы подвергнут бесспорному осуждению этими людьми, насмехающимися над законом и забывшими Бога. По субботам, когда жители окрестностей со всех сторон сходились в этот город на рынок, горожане расхаживали по рядам с чашами, мисками или другими сосудами, наполненными сушеными овощами, зерном или любыми другими плодами, как бы для продажи, и вот находился крестьянин, нуждавшийся в таких продуктах, который обещал купить их по условленной цене. «Идем со мной, говорил продавец, дома я покажу тебе остальной товар, который ты собираешься купить, чтобы ты посмотрел и взял его». Покупатель шел за ним, а когда они подходили к сундуку, почтенный торговец, подняв и придерживая крышку сундука, говорил: «Наклонись и пощупай товар, дабы не было сомнений в том, что он ничем не отличается от образца, который ты видел на рынке.» Когда же покупатель, перегнувшись через край сундука, висел на животе, а голова вместе с плечами оказывалась внутри сундука, славный торговец, стоявший у него за спиной, схватив ничего не подозревавшего клиента за ноги, внезапно заталкивал его в сундук и захлопывал у него над головой крышку; и держал он его взаперти в этой темнице, до тех пор, пока тот не заплатит выкуп.
«Такие вот вещи происходили в городе, а наряду с ними и многие подобные им. Воровством, а точнее сказать грабежом, прилюдно занимались нотабли и их подчиненные. Тысячи опасностей подстерегали всякого, кто осмеливался выйти из дому ночью: он рисковал быть либо ограбленным, либо захваченным, либо убитым.»
«В ту пору никто не мог потреблять еду и питье по своему обыкновению; против обычая съедали [при случае] в один присест весь тот хлеб, который до наступления голода обыкновенно расходовался в течение нескольких дней. У бедняги, набившего утробу сверх всякой меры, излишек съеденного и выпитого растягивал внутренности до неестественных размеров и природные силы его оставляли. Грубая и неперевариваемая пища обессиливала людей, непрестанно мучимых голодом вплоть до того момента, когда они испускали последний вздох. Много было и таких, у кого пища и напитки вызывали тошноту, хотя их и было в достатке, люди от них, однако, пухли.
«Во время этого голода, на Пост, видели людей из наших мест в окрестностях Гента и рек Лейе и Шельды; у них совершенно не было хлеба и они ели одно мясо. Некоторые из них, направлявшиеся к городам или замкам, чтобы добыть там хлеба, не пройдя и полпути, умирали от голода прямо на дороге; вблизи владений и усадеб богатых множество бедняков, проделавших изнурительное путешествие, чтобы испросить милостыню, умирали, вымаливая подаяние. Вещь невообразимая: ни у кого в наших краях не сохранился привычный цвет лица; всех отличала та особенная бледность, которая свойственна мертвецам. Одинаковая слабость охватывала больных и здоровых; в самом деле, от зрелища страданий умирающих заболевали и те, чье тело оставалось здоровым.»
В последующий период голод стал распространяться по всей земле, угрожая почти полным исчезновением с ее лица человеческого рода. Действительно, климатические условия настолько пошли в разрез с обычным течением времен года, что погода постоянно противилась севу, а в особенности по причине наводнений была крайне неблагоприятной уборке урожая. Казалось, стихии сводят меж собой какие-то счеты, а кроме того, не было никаких сомнений, что они посланы были наказать человечество за его гордыню. В самом деле, нескончаемые дожди так сильно напитали землю, что на протяжении трех лет невозможно было засеять ни одной борозды. В пору жатвы бесполезные плевелы и другие сорные травы занимали все поле. На самых урожайных нивах мюид семян давал лишь сетье зерна нового урожая, а сетье едва приносил горсть. Это мстительное бесплодие земли вначале объявилось на Востоке. Голод опустошил Грецию, перекинулся в Италию; проникнув оттуда в Галлию, бедствие затем настигло все племена, населяющие Англию. И вот голод сомкнул свои объятия, в которых оказались люди всех племен и званий: богатые и зажиточные ходили с побелевшими от голода лицами так же, как и бедняки. Бесчестные уловки сильных потонули во всеобщем бедствии. Когда на продажу выставлялась какая-либо снедь, продавец мог свободно, подчиняясь одной лишь своей фантазии, повышать цену или довольствоваться ранее установленной. Действительно, во многих местах мюид стоил шестьдесят су, а в другом месте сетье шел за пятнадцать су. Между тем, когда был съеден домашний скот и птица, люди дошли до того, что вырывали друг у друга падаль и прочие отвратительные отбросы. Некоторые, спасаясь от голодной смерти, ели лесные коренья и водоросли — все напрасно! Нигде нет спасения от карающего гнева Божьего, кроме как в себе. Страшно теперь и рассказать, до какого падения дошел тогда род человеческий. Увы! О ужас! Случилась вещь ранее почти вовсе неслыханная: обезумевшие от лишений люди были доведены до того, что решились есть человеческое мясо.»
Бывший монах, он получил епархию. Еще бледный и исхудалый из-за поста, но пожрав одну за другою шесть знатных рыбин и поглощая за каждым пиром огромную щуку, он к концу двух лет, как голодавший кабан, оброс жиром. Когда-то довольствовавшийся водой из монастырского источника, ныне он разводит такой потоп крепких вин, что его уносят в постель на руках пьяным. А потом вы увидите, как тысячами тысяч стекаются его родичи, его племянники, заявляя: я родственник епископа, я член его семьи. И епископ делает того каноником, а этого казначеем. А те, кто нес долгую службу, теряют плод своего труда. Жалкий лицемер, которого вы избрали и который получил почести, не заслужив их, сперва прикидывался добрым и кротким. Перед всеми склоняет он выю, готовый дать, что у него попросят. Но едва истекло два года, как он показал себя суровым и жестоким к своим подчиненным. Он прижимает их, преследуя тяжбами, или, удаляясь в свои поместья, он в уединении тайком поглощает мяса, запрещенные уставом. А когда побуждает его нечистое желание, он велит привести отрока, сына рыцаря... Так беспутство вашего избранника, его надменность, скупость, его невежество и глупость являют всю силу вашего безумия. Да будет в грядущем огражден Бове от такого срама!»
1
Перевод приводится по изданию: Добиаш-Рождественская О.А. Культура западноевропейского средневековья: Научное наследие.-М: Наука, 1987.
– С.135. (Прим. пер.).
Растрачивая имущество почтенной церкви Реймса и примыкающих к ней храмов, могущественный и сумасбродный барон Эбль де Руси и сын его Гишар дали волю самой необузданной и губительной тирании. Его усердие в военном ремесле (а высокомерие его было столь непомерно, что он отправился в Испанию во главе армии, численность которой подобала лишь королю) могло сравниться лишь с его непомерной алчностью, толкавшей его на путь грабежей, бесчинств и всевозможных злодеяний.
На этого могущественного преступника сеньору королю Филиппу поступила добрая сотня жалобных грамот; две или три из них в конце концов дошли до его [короля] сына; тот призвал и собрал небольшое войско из примерно семи сотен рыцарей — самых родовитых и могучих французских баронов; во главе его он направился к Реймсу; в ходе активной кампании, длившейся почти два месяца, он покарал разбойников, грабивших церкви, опустошил земли означенного тирана и его сообщников, выжег их огнем и отдал на разграбление. Справедливое возмездие! Грабители были ограблены, а палачи сами подвергнуты были еще более жестоким пыткам. И так велик был пыл сира [Людовика], пока он пребывал там, что они с трудом прекратили — а если не считать субботних и воскресных дней, то они вовсе и не прекратили — либо, сжимая в руке меч или копье, искать встречи с противником, либо опустошать [его] поля, мстя за нанесенные оскорбления.
«Эта война велась не только против графа д'Эбль, но также против всех соседних баронов, которые вместе с их родственниками — крупными лотарингскими баронами составляли весьма многочисленный ост.»
Одна монахиня, принадлежавшая к ордену Джильберта Семпрингемского, из Уоттонского монастыря согрешила с каноником. Когда ее беременность обнаружилась, ее бросили в темницу и заковали в цепи. Затем привели ее сообщника... Несколько монахинь, исполненных благочестивого рвения, но не мудрости, желая отомстить за оскорбление, которое потерпела их девственность, тут же попросили братьев передать им на короткое время молодого человека, как бы для того, чтобы вынудить его раскрыть какую-то тайну. Они схватили его, повалили на землю и так удерживали. Та же, что явилась причиной всех бедствий, [монахиня] была приведена как бы затем, чтобы увидеть это; в ее руки вложили орудие наказания и принудили помимо ее воли собственными руками оскопить сообщника своего преступления. Когда это было сделано, одна из тех, что держали несчастного, схватила части плоти, которой он только что был лишен, и затолкала в уста преступницы, мгновенно обагрившиеся кровью.»
Рассмотрим предписания канонического права, касающиеся тех, кто сожительствует с двумя сестрами или братьями. Тот, кто сожительствует с двумя сестрами, будучи женат на одной из них, пусть будет лишен их обеих; и пусть сожители никогда в будущем не смогут соединиться браком (Орлеанский Собор). Также и по отношению к собственной жене ему более не будет позволено выполнять супружеские обязанности: познав ее сестру, он сделал жену свою неприкасаемой. Смерть супруги не дает права виновному в прелюбодеянии жениться второй раз. То же мнение высказывает и Папа Захария: если ты сожительствовал с сестрой твоей жены, пусть у тебя не будет ни одной из них; жена же твоя, если это бесчестие совершилось без ее ведома и если она не хочет остаться без мужа, пусть сочетается перед Богом с кем захочет. Что же до тебя и твоей сожительницы, да лишитесь вы навсегда всякой надежды на брак и да проведете остаток жизни в покаянии. Под его словами «пусть сочетается с кем захочет» следует понимать «после смерти мужа». Также и Григорий [говорил]: ежели кто застигнет свою жену с другим, пусть не берет другой жены, ни жена другого мужа, до тех пор, пока будет жив супруг-прелюбодей. Когда же неверная жена умрет, пусть (муж) женится, если того захочет, неверная же жена — никогда, даже после смерти супруга; пусть все дни свои она проводит стеная и каясь. Говорилось здесь о прелюбодеянии, совершенном с родственником мужа или родственницей жены.
XI.27. Об учинившим насилие над монахиней. Если кто-либо учинит насилие над монахиней, то он в случае поимки будет сброшен с высоты; в противном случае он должен уплатить пятьсот монет из принадлежащего ему имущества.
XI.29. Об оскорбившем женщину, не проживающую в городе. Если кто-либо оскорбит женщину, не проживающую в городе, назвав ее шлюхой, чесоточной или прокаженной, должен уплатить два мараведи и, кроме того, поклясться, что он не знает, соответствуют ли действительности его слова; если же он откажется принести клятву, то будет объявлен врагом [города]. Однако если кто-либо причинит насилие или оскорбление публичной женщине, он будет освобожден от платы.
XI.32. Об укравшем одежду купающейся женщины. Если кто-либо украдет одежду купающейся женщины, или отберет у нее одежду силой, он заплатит триста монет; если он отрицает содеянное, а истица не может его уличить, ответчик должен поклясться в своей невиновности вместе с двенадцатью свидетелями, и он будет оправдан; закон этот, однако, неприменим к публичной женщине, которая, как было сказано выше, не имеет права на получение каких-либо денежных пеней.
XI.33. О том, кто отрежет груди у женщины. Если кто-либо отрежет груди у женщины, он должен уплатить двести мараведи, и будет объявлен врагом [города]; если он отрицает свою вину, истица выберет, согласно своей воле, между клятвой двенадцати свидетелей и судебным вызовом.
XI.34. О том, кто обрежет юбки у женщины. Если кто-либо обрежет юбки женщины, не имея на то полномочий от Судьи или алькальдов, заплатит двести мараведи и будет объявлен врагом [города]...
XI.36. О двоеженце, живущем одновременно с двумя женами. Всякий человек, имеющий законную супругу в другом месте, и который женится в Куэнке при жизни первой жены, будет сброшен с высоты. Если же у женщины есть в другом месте законный супруг, а в Куэнке она выйдет за другого, ее должно сжечь живьем; если она покается, ее следует сечь на всех площадях и всех улицах Куэнки, а затем изгнать из города.
XI.37. О женатом мужчине, открыто содержащем сожительницу. Если кто-либо, имея законную жену, будь то в Куэнке или в другом месте, открыто содержит сожительницу, то их обоих, связанных вместе, следует подвергнуть публичной порке.
XI.39. О женщине, намеренно убившей плод в своем чреве. Женщина, намеренно убившая плод в своем чреве, должна быть сожжена заживо, если она сознается в своем преступлении; в противном случае она может быть оправдана испытанием огнем.
XI.42. О женщинах, промышляющих знахарством и колдовством. Женщину, варящую зелье и занимающуюся колдовством, следует сжечь заживо или оправдать посредством испытания огнем.
XI.44. О своднях. Всякая женщина, о которой станет известно, что она занимается сводничеством, должна быть сожжена заживо; если же это лишь молва, которую она отрицает, ее следует подвергнуть испытанию огнем.
2
Кодекс Куэнки (лат. и исп.). Куэнка - город в Испании.
В ПОИСКАХ БОГА
Неотступно следуя римской традиции, искусство Империи доносит изображения человеческих лиц — мужчин и женщин. Чаще всего их глаза созерцают другие картины, запредельные, лишенные посюсторонней видимости. Некоторые лица, однако, похожи на наши. Обычно это лица персонажей сцен, изображающих ад. Причина тому простая: интеллектуальная элита того времени служители церкви, водившие рукой художников, полагали, что ад — это плотский, зримый, т.е. наш, мир. Мир заблудший, охваченный грехом, преданный медленному тлению, обреченный. Время его сочтено. И поскольку он наполнен злом и ему суждено погибнуть, от него следует отвернуться. Во всяком случае тем, кто способен это сделать. Такие люди есть. Это монахи. Подвижники. В XI веке их почитали. Вся надежда на спасение была возложена на монастыри. О них заботились. Им, этим приютам добродетели, приносились щедрые дары. Подобно замкам, монастыри были укрепленными сооружениями, то были цитадели, противостоявшие натиску зла, они часто располагались на вершине горы, символизируя удаление от мира, постепенное приближение к вершинам чистоты. Как и замок, монастырь впитывал богатства окружающей его местности. Однако рыцари и крестьяне отдавали свое имущество добровольно, ибо они страшились смерти и последующего суда, а монахи защищали их от самых худших опасностей — опасностей невидимых. На юге латинского христианского мира королей почти никто не видел. Их имена еще помнили, поминали во время литургии, но они казались далекими, как боги. Королевская власть была уже не более чем мифом, символической идеей мира и справедливости-Монархии в этих странах полностью распались под натиском бурного развития феодализма. В Южной Европе, таким образом, в отличие от Германии, берегов Уазы и Сены или Винчестера, очагом художественных новаций не был королевский двор — такими очагами были крупные монастыри, особенно те из них, что поддерживали тесные связи с областями передовой культуры. Таковы были монастыри Испании. Здесь не было устойчивой границы между христианами и мусульманами. В постоянных военных столкновениях победы и поражения бесконечно сменяли друг друга; то конница Ислама устремлялась на Барселону, оттесняя христиан к Пиренеям, то воины Христовы достигали Кордовы и врывались в городские ворота. Одновременно шел нескончаемый обмен. Христианская Европа брала все, что могла взять: золото, рабов, заимствуя в то же время и большую изысканность выражений и жестов, большую утонченность движений ума. Это происходило благодаря существованию крупных христианских общин, процветавших под властью отличавшихся терпимостью халифов, благодаря тому, что монастыри Кастилии, Арагона и Каталонии сохранили, с помощью посредничества Сарагосы и Толедо, связи с очагами очень древней и живой культуры, колыбелью христианства на Востоке. Эти связи способствовали архитектурным нововведениям, появляющимся в XI веке в облике церквей в Пиренеях.
Согласно уставу бенедиктинцев, жизнь монахов означала прежде всего изоляцию, уход из мира. Но под защитой монастырской ограды, укрывающей от соблазнов века, эта жизнь протекала в общине. Уединение было коллективным. Несколько десятков, иногда несколько сот человек, выходцев из аристократических семей, образовывали братство, возглавляемое отцом-аббатом. От этих обширных, как бы семейных, усадеб сегодня почти ничего не осталось. Лишь иногда можно увидеть центральный двор, вокруг которого располагались общинные сооружения, спальня, трапезная, зал, в котором монахи собирались для обсуждения дел братства. Это пространство, окруженное аркадами, совершенно замкнутое, само воплощение уединения и затворничества, образовывало монастырскую галерею. Специально предназначенная для прогулок, для того, чтобы каждый из братьев мог на ходу неспешно размышлять над прочитанным в книгах, галерея представляет Творение, сведенное, благодаря послушанию и смирению, к своим первоначальным основам, к четырем элементам видимого естества — воздуху и огню, земле и воде, вырванным из вихря суетного движения — к Земле Обетованной. В одном из рядов сооружений — церковь. Зачастую лишь она возвышается среди руин тысячелетие спустя.