Европейцы
Шрифт:
Гертруда, помолчав, сказала:
– Ты права, от этого мало проку.
Несколько мгновений Шарлотта на нее смотрела, потом поцеловала.
– Надеюсь, когда мы вернемся, тебе будет лучше.
– Мне и сейчас очень хорошо, моя дорогая сестра, – сказала Гертруда.
Старшая сестра направилась по выложенной кирпичом дорожке к воротам; младшая медленно пошла по направлению к дому. У самых ворот Шарлотте встретился молодой человек – рослый и видный молодой человек в цилиндре и нитяных перчатках. Он был красив, но, пожалуй, немного дороден. У него была располагающая улыбка.
– Ах, мистер Брэнд! – воскликнула молодая дама.
– Я зашел узнать, идет ли ваша сестра в церковь.
– Она говорит, что нет. Я так рада, что вы зашли. Мне кажется, если бы вы с ней поговорили… – И, понизив голос, Шарлотта добавила: – У нее как будто опять тревожно на душе.
Мистер Брэнд улыбнулся с высоты своего роста Шарлотте.
– Я всегда рад случаю поговорить с вашей сестрой. Для этого я готов пожертвовать почти что любой службой, сколь бы она меня ни привлекала.
– Вам, конечно, виднее, – ответила мягко Шарлотта, словно не рискуя согласиться со столь опасным высказыванием. – Я пойду, а то как бы мне не опоздать.
– Надеюсь, проповедь будет приятной.
– Проповеди мистера Гилмена всегда приятны, – ответила Шарлотта и пустилась в путь.
Мистер Брэнд вошел в сад, и, услышав, как захлопнулась калитка, Гертруда обернулась и посмотрела на него. Несколько секунд она за ним наблюдала, потом отвернулась. Но почти сразу же, как бы одернув себя, снова повернулась к нему лицом и застыла в ожидании. Когда его отделяло от нее всего несколько шагов, мистер Брэнд снял цилиндр и отер платком лоб. Он тут же надел его опять и протянул Гертруде руку. При желании, однако, вы успели бы разглядеть, что лоб у него высокий и без единой морщинки, а волосы густые, но какие-то бесцветные. Нос был слишком велик, глаза и рот слишком малы, тем не менее, как я уже сказал, наружность этого молодого человека была весьма незаурядная. Его маленькие чистой голубизны глаза светились несомненной добротой и серьезностью; о таких людях принято говорить: не человек, а золото. Стоявшая на садовой дорожке девушка, когда он подошел к ней, бросила взгляд на его нитяные перчатки.
– Я думал, вы идете в церковь, – сказал он, – и хотел пойти вместе с вами.
– Вы очень любезны, – ответила Гертруда, – но в церковь я не иду.
Она обменялась с ним рукопожатием; на мгновение он задержал ее руку в своей.
– У вас есть на это причины?
– Да, мистер Брэнд.
– Какие? Могу я поинтересоваться, почему вы не идете в церковь?
Она смотрела на него улыбаясь; улыбка ее, как я уже намекнул, была притушенная. Но в ней сквозило что-то необыкновенно милое, притягательное.
– Потому что небо сегодня такое голубое!
Он взглянул на небо, которое и в самом деле было лучезарным, и, тоже улыбаясь, сказал:
– Мне случалось слышать, что молодые девицы остаются дома из-за дурной погоды, но никак не из-за хорошей. Ваша сестра, которую я повстречал у ворот, сказала мне, что вы предались унынию.
– Унынию? Я никогда не предаюсь унынию.
– Может ли это быть! – проговорил мистер Брэнд, словно она сообщила о себе нечто неутешительное.
– Я никогда не предаюсь унынию, – повторила Гертруда, – но иной раз бываю недоброй. Когда на меня это находит, мне всегда очень весело. Сейчас я была недоброй со своей сестрой.
– Что вы ей сделали?
– Наговорила много такого, что должно было ее озадачить.
– Зачем же вы это сделали, мисс Гертруда? – спросил молодой человек.
– Затем, что небо сегодня такое голубое!
– Теперь вы и меня озадачили, – заявил мистер Брэнд.
– Я всегда знаю, когда озадачиваю людей, – продолжала Гертруда. – А люди, я бы сказала, еще и не так меня озадачивают. Но, очевидно, об этом и не догадываются.
– Вот как! Это очень интересно, – заметил, улыбаясь, мистер Брэнд.
– Вы желали, чтобы я рассказала вам, – продолжала Гертруда, – как я… как я борюсь с собой.
– Да, поговорим об этом. Мне столько вам надо сказать.
Гертруда отвернулась, но всего лишь на миг.
– Ступайте лучше в церковь, – проговорила она.
– Вы же знаете, – настаивал молодой человек, – что я всегда стремлюсь вам сказать.
Гертруда несколько секунд на него смотрела.
– Сейчас этого, пожалуйста, не говорите!
– Мы здесь совсем одни, – продолжал он, снимая свой цилиндр, – совсем одни в этой прекрасной воскресной тишине.
Гертруда окинула взглядом все вокруг: полураскрытые почки, сияющую даль, голубое небо, на которое она ссылалась, оправдывая свои прегрешения.
– Потому-то я и не хочу, чтобы вы говорили. Прошу вас, ступайте в церковь.
– А вы разрешите мне сказать это, когда я вернусь?
– Если вы все еще будете расположены, – ответила она.
– Не знаю, добры вы или не добры, – сказал он, – но озадачить можете кого угодно.
Гертруда отвернулась, закрыла уши ладонями. Он несколько секунд смотрел на нее, потом медленным шагом двинулся в сторону церкви.
Некоторое время она бродила по саду безо всякой цели, смутно томясь. Благовест смолк. Тишина стояла полная. Эта молодая леди испытывала в подобных случаях особое удовольствие от сознания, что она одна, что все домашние ушли и вокруг нет ни души. Нынче и вся прислуга, как видно, отправилась в церковь – в раскрытых окнах ни разу никто не промелькнул, тучная негритянка в красном тюрбане не спускала за домом ведра в глубокий, под деревянным навесом колодец. И парадная дверь просторного, никем не охраняемого жилища была беспечно распахнута с доверчивостью, мыслимой лишь в золотом веке или, что больше к месту, в пору серебряного расцвета Новой Англии [16] . Гертруда медленно вошла в эту дверь; она переходила из одной пустынной комнаты в другую – все они были просторные, светлые, отделанные белыми панелями, с тонконогой мебелью красного дерева, со старомодными гравюрами, преимущественно на сюжеты из Священного писания, развешанными очень высоко. Приятное сознание, о котором я уже говорил, что она одна, что в доме, кроме нее, никого нет, волновало всегда воображение сей молодой леди, а вот почему – она вряд ли могла бы вам объяснить, как не может этого объяснить и повествующий о ней ваш покорный слуга. Ей всегда казалось, что она должна сделать что-то из ряда вон выходящее, должна чем-то это счастливое событие ознаменовать. Но пока она бродила, раздумывая, что бы предпринять, выпавшее ей счастье обычно подходило к концу. Сегодня она больше чем когда-либо томилась раздумьями, пока не взялась наконец за книгу. В доме не имелось отведенной под библиотеку комнаты, но книги лежали повсюду. Среди них не было запретных, и Гертруда не для того осталась дома, чтобы воспользоваться случаем и добраться до недоступных полок. Взяв в руки один из лежавших на виду томов «Тысячи и одной ночи», она вышла на крыльцо и, усевшись, раскрыла его у себя на коленях. С четверть часа она читала повесть о любви принца Камар-аз-Замана и принцессы Будур [17] ; когда же, оторвавшись от книги, она подняла глаза – перед ней, как ей показалось, стоял принц Камар-аз-Заман. Прекрасный молодой человек склонился в низком поклоне – поклон был великолепен, она никогда ничего подобного не видела. Молодой человек словно бы сошел с неба; он был сказочно красив; он улыбался – улыбался совершенно неправдоподобно. Гертруда была так поражена, что несколько секунд сидела не двигаясь; потом поднялась, забыв даже заложить пальцем нужную страницу. Молодой человек стоял, держа в руках шляпу, смотрел на нее и улыбался, улыбался. Все это было очень странно.
[16] Годы, к которым приурочено действие романа (ок. 1848), приходились на период культурного подъема Новой Англии; Джеймс называет это время «серебряным расцветом», имея в виду, очевидно, что золотым была эпоха Войны США за независимость (1775-1783).
[17] В этой повести джинн переносит царевну во сне в другое государство и кладет рядом со спящим принцем; пробудясь, она с изумлением видит около себя прекрасного юношу и с первого взгляда в него влюбляется.
– Скажите, пожалуйста, – промолвил наконец таинственный незнакомец, не имею ли я честь говорить с мисс Уэнтуорт?
– Меня зовут Гертруда Уэнтуорт, – ответила она еле слышно.
– Тогда… тогда… я имею честь… имею удовольствие… быть вашим кузеном.
Молодой человек был так похож на видение, что сказанные им слова придали ему еще более призрачный характер.
– Какой кузен? Кто вы? – проговорила Гертруда.
Отступив на несколько шагов, он оглядел дом, окинул взглядом сад, расстилающуюся даль, после чего рассмеялся.