Европейские поэты Возрождения

Данте Алигьери

* * *

Прекрасной Флоре в дар — цветы, Помоне — сладкие плоды, Леса — дриадам и сатирам, Цибеле — стройная сосна, Наядам — зыбкая волна, И шорох трепетный — Зефирам, Церере — тучный колос нив, Минерве — легкий лист олив, Трава в апреле — юной Хлоре, Лавр благородный — Фебу в дар, Лишь Цитерее — томный жар И сердца сладостное горе.

* * *

Мой боярышник лесной, Ты весной У реки расцвел студеной, Будто сотней цепких рук Весь вокруг Виноградом оплетенный. Корни полюбив твои, Муравьи Здесь живут гнездом веселым, Твой обглодан ствол, но все ж Ты

даешь В нем приют шумливым пчелам. И в тени твоих ветвей Соловей, Чуть пригреет солнце мая, Вместе с милой каждый год Домик вьет, Громко песни распевая. Устлан мягко шерстью, мхом Теплый дом, Свитый парою прилеяшой. Новый в нем растет певец, Их птенец, Рук моих питомец нежный. Так живи, не увядай, Расцветай,— Да вовек ни гром небесный, Ни гроза, ни дождь, ни град Не сразят Мой боярышник прелестный.

* * *

В дни, пока златой наш век Царь бессмертных не пресек, Под надежным Зодиаком Люди верили собакам. Псу достойному герой Жизнь и ту вверял порой. Ну, а ты, дворняга злая, Ты, скребясь о дверь и лая, Что наделал мне и ей, Нежной пленнице моей, В час, когда мы, бедра в бедра, Грудь на грудь, возились бодро, Меж простынь устроив рай,— Ну зачем ты поднял лай? Отвечай, по крайней мере, Что ты делал возле двери, Что за черт тебя принес, Распроклятый, подлый пес? Прибежали все на свете: Братья, сестры, тети, дети,— Кто сказал им, как не ты, Чем мы были заняты, Что творили на кушетке! Раскудахтались соседки. А ведь есть у милой мать, Стала милую хлестать,— Мол, таких вещей не делай! Я видал бедняжку белой, Но от розги вся красна Стала белая спина. Кто, скажи, наделал это? Недостоин ты сонета! Я уж думал: воспою Шерстку пышную твою. Я хвалился: что за песик! Эти лапки, этот носик, Эти ушки, этот хвост! Я б вознес тебя до звезд, Чтоб сиял ты с небосклона Псом, достойным Ориона. Но теперь скажу я так: Ты не друг, ты просто враг. Ты паршивый пес фальшивый, Гадкий, грязный и плешивый. Учинить такой подвох! Ты плодильня вшей и блох. От тебя одна морока, Ты блудилище порока, Заскорузлой шерсти клок. Пусть тебя свирепый дог Съест на той навозной куче. Ты не стоишь места лучше, Если ты, презренный пес, На хозяина донес.

* * *

Когда хочу хоть раз любовь изведать снова, Красотка мне кричит: «Да ведь тебе сто лет! Опомнись, друг, ты стал уродлив, слаб и сед, А корчишь из себя красавца молодого. Ты можешь только ржать, на что тебе любовь? Ты бледен, как мертвец, твой век уже измерен. Хоть прелести мои тебе волнуют кровь, Но ты не жеребец, ты шелудивый мерин. Взглянул бы в зеркало: ну, право, что за вид! К чему скрывать года, тебя твой возраст выдал! Зубов и следу нет, а глаз полузакрыт, И черен ты лицом, как закопченный идол». Я отвечаю так: не все ли мне равно, Слезится ли мой глаз, гожусь ли я на племя, И черен волос мой иль поседел давно,— А в зеркало глядеть мне вовсе уж не время. Нo так как скоро мне в земле придется гнить И в Тартар горестный отправиться, пожалуй, Пока я жить хочу, а значит — и любить, Тем более что срок остался очень малый.

* * *

Оставь страну рабов, державу фараонов, Приди на Иордан, на берег чистых вод, Покинь цирцей, сирен и фавнов хоровод, На тихий дом смени тлетворный вихрь салонов. Собою правь сама, не знай чужих законов, Мгновеньем насладись — ведь молодость не ждет. За днем веселия печали день придет — И заблестит зима, твой лоб снегами тронув. Ужель не видишь ты, как лицемерен Двор? Он золотом одел Донос и Наговор, Унизил Правду он и сделал Ложь великой. На что нам лесть вельмож и милость короля? В страну

богов и нимф — беги в леса, в поля, Орфеем буду я, ты будешь Евридикой.

* * *

А что такое смерть? Такое ль это зло, Как всем нам кажется? Быть может, умирая, В последний, горький час, дошедшему до края, Как в первый час пути, — совсем не тяжело? Но ты пойми — не быть! Утратить свет, тепло, Когда порвется нить и бледность гробовая По членам побежит, все чувства обрывая,— Когда желания уйдут, как все ушло. И ни питий, ни яств! Ну да, и что ж такого? Лишь тело просит есть, еда — его основа, Она ему нужна для поддержанья сил, А дух не ест, не пьет. Но смех, любовь и ласки? Венеры сладкий зов? Не трать слова и краски,— На что любовь тому, кто умер и остыл?

* * *

Я к старости клонюсь, вы постарели тоже. А если бы нам слить две старости в одну И зиму превратить — как сможем — в ту весну. Которая спасет от холода и дрожи? Ведь старый человек на много лет моложе, Когда не хочет быть у старости в плену. Он этим придает всем чувствам новизну, Он бодр, он как змея в блестящей новой коже. К чему вам этот грим — вас только портит он. Вы не обманете бегущих дней закон. Уже не округлить вам ног сухих, как палки, Не сделать крепкой грудь и сладостной, как плод. Но время — дайте срок! — личину с вас сорвет, И лебедь белая взлетит из черной галки.

* * *

Я высох до костей. К порогу тьмы и хлада Я приближаюсь, глух, изглодан, черен, слаб, И смерть уже меня не выпустит из лап. Я страшен сам себе, как выходец из ада. Поэзия лгала! Душа бы верить рада, Но не спасут меня ни Феб, ни Эскулап. Прощай, светило дня! Болящей плоти раб, Иду в ужасный мир всеобщего распада. Когда заходит друг, сквозь слезы смотрит он, Как уничтожен я, во что я превращен. Он что-то шепчет мне, лицо мое целуя, Стараясь тихо снять слезу с моей щеки. Друзья, любимые, прощайте, старики! Я буду первый там, и место вам займу я.

ЖOAKEH ДЮ БЕЛЛЕ

* * *

Не стану воспевать, шлифуя стих скрипучий, Архитектонику неведомых миров, С великих тайн срывать их вековой покров, Спускаться в пропасти и восходить на кручи. Не живописи блеск, ие красоту созвучий, Не выспренний предмет ищу для мерных строф. Лишь повседневное всегда воспеть готов, Я — худо ль, хорошо ль — пишу стихи на случай. Когда мне весело, мой смех звучит и в них, Когда мне тягостно, печалится мой стих,— Так все делю я с ним, свободным и беспечным. И, непричесанный, без фижм и парика, Не знатный именем, пусть он войдет в века Наперсником души и дневником сердечным.

* * *

Невежде проку нет в искусствах Аполлона, Таким сокровищем скупец не дорожит, Проныра от него подалее бежит, Им Честолюбие украситься не склонно; Над ним смеется тот, кто вьется возле трона, Солдат из рифм и строф щита не смастерит, И знает Дю Белле: не будешь ими сыт, Поэты не в цене у власти и закона. Вельможа от стихов не видит барыша, За лучшие стихи не купишь ни шиша,— Поэт обычно ниш, и в собственной отчизне. Но я не откажусь от песенной строки, Одна Поэзия спасает от тоски, И ей обязан я шестью годами жизни.

* * *

Ты хочешь знать, Панжас, как здесь твой друг живет? Проснувшись, облачась по всем законам моды, Час размышляет он, как сократить расходы И как долги отдать, а плату взять вперед. Потом он мечется, он ищет, ловит, ждет, Хранит любезный вид, хоть вспыльчив от природы. Сто раз переберет все выходы и входы. Замыслив двадцать дел, и двух не проведет. То к папе на поклон, то письма, то доклады, То знатный гость пришел и — рады вы, не рады — Наврет с три короба он всякой чепухи. Те просят, те кричат, те требуют совета, И это каждый день, и, веришь, нет просвета… Так объясни, Панжас, как я пишу стихи.