Европейские поэты Возрождения

Данте Алигьери

ГЕОРГ РОЛЛЕНХАГЕН

ПОЛЕВАЯ МЫШЬ ИДЕТ В ГОСТИ В ГОРОД

Случилось это как-то в ночь, Когда никто поспать не прочь. Дремали птички на ветвях. Форель не плавала в ручьях (Она спала на дне реки). Заснули звери и жуки. Луна на небе засверкала, И землю тишина сковала. И вот, когда все в мире спят, Две мыши у ворот стоят. Пред ними каменный забор. Закрыты двери на запор. Но только сторожа заснули, Как эти мыши прошмыгнули В щель под забором, а потом Они в большой прокрались дом. Хозяин дома крепко спал. Он целый вечер пировал, С гостями много ел и пил. Так день за днем он проводил. А на столе — вот благодать! Чего там только не сыскать! Фисташки из заморских стран, Гусь и зажаренный баран, Изюм, фазаны и жирна В огромном блюде ветчина. Ковриги, сахар, виноград И пироги кругом лежат. Кувшины с пивом и вином. Весь стол завален серебром… И все, что на столе лежало, Тех мышек очень привлекало. Никто заметить их не мог. Они на стол скорее — скок! Гуткезхен — городская мышь. Ее ничем ие удивишь. Варнфрида — полевая мышка (Она ужасная трусишка). И тут Гуткезхен говорит! «О гостья! Все, что здесь лежит, Хочу тебе я подарить. О нет! К чему благодарить! Не надо. Лучше поживей Наешься вдоволь и попей!» Варнфрида только: «Ах» и «Ох». «Да этот стол совсем не плох. Какая вкусная еда! Вот это жизнь! Вот это да! Какой божественный паштет! Какое множество конфет!» И снова только «ох» и «ах». «Как можешь жить ты на полях? Питаться лишь одним зерном? Я часто думаю о том,— Гуткезхен молвит, как царица,— Здесь можно только подивиться!» И тут внезапно пробудился Хозяин

дома. Он напился Сегодня здорово, и вот Болят и сердце и живот. Так где ж его былая сила? Ему мерещится могила, Не может он ни сесть, ни встать… И он от страха стал кричать; Ему до смерти два шага! Бегут служанка и слуга… Свою жену позвать он просит! «И где ж ее, дуреху, носит?» Но вот, заботлива, нежна, К нему бежит его жена… Она дрожит. «Мой дорогой! Я отпою тебя водой! Господь да не оставит нас!» И слезы катятся из глаз… Повсюду шум и суета. Смела Гуткезхен, да и та Бежит в нору, забыв с испугу Свою любимую подругу. Но час прошел, прошел другой, И вновь царит кругом покой. Две мыши встретились опять. «Давай продолжим пировать,— Гуткезхен говорит Варифриде,— Ты на меня не будь в обиде!» Пищит Варнфрида и вздыхает: «Скажи., и часто так бывает, Что в доме все идет вверх дном?» «Да, да. Скандалы день за днем. Хозяин всякий раз кричит. Но возрастает аппетит, И все вкуснее кажется, Когда скандал уляжется». На что Варнфрида отвечала: «Я часто в поле голодала И мокла под дождем. Но все же Мне тишина всего дороже. Я шум и крик не выношу. Сейчас же в поле поспешу, Пока светать не стало. Прощай! Я побежала!..»

ИОГАНН ФИШАРТ

ЦАРЬ И БЛОХА

Рассказывает вошь:

Блоха, рассказать мне тебе разреши О жизни одной неприметной вши. К ней, представь себе, были внимательны Лица, которые крайне влиятельны. Однажды один император славный Велел подавать свой камзол исправный. Вдруг камердинера бросило в дрожь — Он на камзоле заметил вошь. Несчастный от страха совсем зачах. Теперь не сносить головы на плечах. И, поправляя кружево манжетное, Движение сделал он еле заметное. Снял с рукава рыжеватую вошь, Но императора не проведешь. Жизнь камердинера на волоске. «Что же ты держишь в правой руке?» В крови от стыда разгорелся огонь. Как он боится разжать ладонь! В последней надежде на чудеса Молит о помощи он небеса: «О, ниспошли мне, господь, милосердие За все мое рвение и усердие!» Он раскрывает ладонь. И что ж? Император смеется, увидев вошь. «Значит, и мне даровал господь Всего лишь навсего тленную плоть. Пусть я сижу на высоком троне, С жезлом в руке, в золотой короне! Как ни старайся, как ни пляши, И у меня, императора, вши! Может, проживу еще немного я. До чего же наша жизнь убогая!» И слугу, что был таким проворным, Наградил он титулом придворным. И тут же смекнул камердинер-пройдоха! «Еще поживлюсь я на этом неплохо. И, коль понадеюсь я вновь на удачу, Мешок золотых получу я в придачу. Куй железо, пока горячо!» На высочайшее глянув плечо, К особе светлейшей он сделал шаг, Что-то усердно зажал в кулак И тотчас признался, как на духу, Что на камзоле поймал блоху. «Как? — закричал император в злости.— Пересчитаю тебе я кости! Выпущу я из тебя потроха. Откуда на платье моем блоха? Ах ты, негодник, коварный и лживый, Что ж я, по-твоему, пес шелудивый? Катись отсюда без оглядки, Да так, чтобы сверкали пятки!» В назиданье нерадивым слугам Получил обманщик по заслугам. И в тот же день и в тот же час Издал император строжайший указ. И всем с тех пор считать приходится, Что только у животных блохи водятся. Людей же порою кусают вши, Несмотря на наличие вечной души. Тот, кто жить привык беспечно, Вспомнит: жизнь не вековечна. Коль тебя укусит вошь, Знай, от смерти не уйдешь. Пусть вши порой приносят муку, Но деньги платят за науку. Ведь император понял сам, Что вши угодны небесам! Мы, вши, прямое подтверждение Тому, что все охватит тление. Как мне жаль вас, прыгучие блохи. До чего же дела ваши плохи!

ПРЕДОСТЕРЕЖЕНИЕ НЕМЦАМ, ПО СЛУЧАЮ КАРТИНЫ, КОТОРУЮ ЯВЛЯЕТ СОБОЮ ГЕРМАНИЯ

Ужель, Германия, скажи, Ты лести поддалась и лжи? Неужто жребий твой прославлен Тем, что весь мир тобой отравлен? Ах, не стыдясь своих детей, Кичишься ты картиной сей, Которой бы страшиться надо! О, недостойнейшее чадо Могучих предков!.. Почему, На гибель сердцу и уму, Отцов притворно восхваляешь И память их в грязи валяешь? Твердишь, в делах увязнув злых, О добродетелях былых И к дедовским взываешь нравам, Предавшись мерзостным забавам! Ты вся пронизана пороком, Хоть и глаголешь о высоком! Напоминаешь сим птенца, Что, сидя в клетке у ловца, Обозреваемый народом, Кичится именитым родом, Он-де орлов привольных сын, Жильцов заоблачных вершин, Царей в заоблачной державе!.. Но проку нет в отцовской славе, Коль отпрыск чахлый — под замком… Пример подобный нам знаком. Германия, не ты ли это, Чье сердце пагубой задето? Что нам сияние побед И доблесть немцев прошлых лет? Во благо своему народу Они сражались за свободу И злых соседей — видит бог! — Не допускали на порог! А нынче мы и в самом деле Свободу родины презрели. Толпится враг у наших врат, Верша бесчинства и разврат! Ужели Трусости царица В германских землях воцарится? Отдать ли скипетр ей и трон?! Нет, полагаю, не резон! Мы по-иному с ней поладим: С почтеньицем ее подсадим На деревянного коня И, погремушками звеня, Напялим на нее «корону», Взамен орла дадим ворону, Взамен державы — круглый мяч, Тот самый, что несется вскачь, Как только по нему ударят… О, нам свободу не подарят! Завоевать ее спеши! Прочь страх, прочь робость из души!.. Без благочестья нет свободы! Чужие мысли, нравы, моды Свободно в наш проникли дом, И кажется давнишним сном Германских строгих нравов прочность. Всё — легкомыслие, порочность, Распутство бабье!.. Что за стыд!.. Нет, нам потомство не простит Того, что мы столь низко пали И честь отцовскую распяли!.. Германский край, остепенись! Орел германский, вознесись! Да возвратит господь нам снова То, что родной земли основа — Бесстрашие твоих бойцов!.. Геройство дедов и отцов И в нас геройством отзовется, И высоко орел взовьется, Победы ввысь взовьется стяг… Воспрянет друг! И сгинет враг!..

БАРТОЛОМЕАС РИНГВАЛЬД

О ПОДРАЖАНИИ ЧУЖИМ МОДАМ

Поляки. — доблестное панство — Блюдут в одежде постоянство. У москвитян, у турков есть Понятья: мера, ум и честь. И лишь в краю германском нашем На разум мы рукою машем, Своих обычаев не чтим — Все собезьянничать хотим. В одеждах ходим иностранных, Добытых в сопредельных странах. Я «итальянец»! Ты «француз»!.. Что говорить! Вошли во вкус! На что у них сегодня мода — Нам слаще сахара и меда. Взгляните на господ и дам: Все носят всё, что носят там. Болезнью тяжкой мы болеем! Ни сил, ни денег не жалеем. Чужой покрой, чужой наряд, Страшусь, нас вскоре разорят. Да как угонимся мы с вами За шляпками, за башмаками, Длиною юбок, цветом лент, Коль все меняется в момент И в моде новые фасоны! Влиятельнейшие персоны И те не выдержат такой Безумной гонки колдовской! Придет ли к немцам час прозренья, Дабы избегнуть разоренья?.. Сколь нищ, сколь глуп безмозглый мот Любитель чужестранных мод!

ПЕСНИ КРЕСТЬЯНСКОЙ ВОЙНЫ

ПЕСНЯ О ФЛОРИАНЕ ГАЙЕРЕ

Настали золотые Для Коршуна деньки, Птенцы его лихие — Простые мужики. Они теперь восстали — Немецкий весь народ,— Оружие достали И двинулись в поход. Зачем им не сиделось В насиженном гнезде? Откуда взяли смелость И силу взяли где? По божьему веленью Идут они на бой — Идут на искупленье Греховности мирской. Отчаянным народом Силен крестьянский полк. Иной зовет их сбродом. Глядит на них как волк. Так делают злодеи, Гордец, ханжа и трус. Мы с каждым днем сильнее — Мотайте-ка на ус! Еще на нас косится Высокомерный враг: Мол, что они за птицы И кто у них вожак? Вожак наш этим барам Покажет, что почем! Ведь Гайера недаром Мы Коршуном зовем. И вот идут крестьяне, Бесстрашны и честны, Идут на поле брани, На тяжкий труд войны. И пусть они покуда Не ведали побед — Дворянам будет худо,— Такой дают обет. Бесчисленное

войско Отважных мужиков Сражается геройски И не щадит врагов. Оно разрушит храмы, Оно сожжет дворцы,— Недаром нас упрямо Порочат подлецы.

ПЕСНЯ РЫЦАРЕЙ-РАЗБОЙНИКОВ ИЗ ВОЛЬНИЦЫ ШЕНКЕНБАХА

Тебе воздать хваленья, Пречистая, спешим. Мария! Все моленья Несем к стопам твоим! На конях наши роты Сидят, полны заботы; Щадить нам нет охоты, Лишь ты, Христова мать, Не устаешь внимать. Свят Юрий благородный, Хорунжим будь у нас! Дай нам денек погодный, Даруй счастливый час, Чтоб мы не оплошали, Крестьян в силки забрали, Что нас взнуздать мечтали, Не им в дворянстве быть! Им лиса не словить. Купцы с дворянской спесью Сроднились, мнят, вполне. Так грянем по полесью, Мы на борзом коне. Почешем ихни спины! Из темных нор дубиной, Зажженной хворостиной Начнем зверье травить, Чтоб ихню спесь посбить. Да знает каждый рыцарь Наш орденский статут; Нам от нужды не скрыться, Нам яств не нанесут, Нас голод мучил с детства. Но есть другое средство: Сорвать с купца наследство, Все, чем нажился плут. Пускай себе ревут! Ну, как себе на пищу Доходы соберу? Но эту дичь мы сыщем Залетную в бору: Франконцев с их сумою, Что, не готовясь к бою, Сидели за стеною. Вот эта дичь — по мне, В глухом бору — вдвойне. Как птицу мы подымем, Так не устанем гнать. Со всех сторон нахлынем Мы, рыцарская рать. Пошлем ребят дозором По рощам, косогорам. Того прославим хором, Кто вечный даст покой Певунье городской.

Джованни Батиста Досси(?).

Иллюстрация к седьмой песни поэмы Л. Ариосто «Неистовый Роланд» (изд. Винченцо Вальгризи, Венеция, 1542). Гравюра на дереве.

Рыбачить мы умеем И на сухой земле. Мы ветерочком веем Вдоль рощи. На седле Не будем мы гнусавить: «Как одежонку справить?» Иль не вподъем заставить Платить того, кто в лес С тугой сумой полез? В Франконии нам любо Ни год, ни два сновать. Крестьяне точат зубы На рыцарскую знать. Господь от бед избави! По полю, по дубраве Дай волю всей ораве Гулять, пока петлей Не стянут ворот мой. Дай покарать нам, боже, Лихих бунтовщиков! Иль молодец пригожий Не стоит ста голов? Их спесь навеки скрутим, Смерть братьев не забудем. В них страх такой пробудим, Что с трепетом в сердцах Поймут, кто Шенкенбах.

ОТВЕТНАЯ ПЕСНЯ КРЕСТЬЯН

Такой лихой печали, Таких великих бед Сыздетства не видали Ни я, ни мой сосед. И господа и слуги На покаянье туги. Живут по всей округе Без бога, без узды, Смирению чужды. Не рыцарскому роду Бить, грабить, жечь, пытать! Торговцам нет проходу: Всех тщатся обобрать. Легко ль от бед укрыться? Как лих в разбое рыцарь, И в песне говорится, Что лютая семья Сложила про себя. Свят Юрий, божий витязь, Водитель ваших орд? Эх, подлые, стыдитесь — Над ним не властен черт! Свят Юрий вас оставит, Сразит мечом, удавит Иль сам топор направит В загривок гордый твой На площади большой. Вы пели о затраве Охотничьей в лесу? Не всякий час забаве, Приходит смерть и псу. Качнется в дреме вечной Под балкой поперечной, Охотничек беспечный, Что по лесу гулял, Не заслужив похвал. Хвалились вы заране Ухлопать дичь в упор. Эх, господа-дворяне, Не крепок ваш дозор, Не медлим мы с расправой, Сведем свой счет кровавый. А суд не знает правый Ни смердов, ни господ, На плаху всех сведет. Дозорных ваших любо В темнице зреть, в цепях, Под одежонкой грубой, В тревоге и мольбах. Иную песню птахи Поют при виде плахи. «О сударь! — молят в страхе. Хоть мессу нам пропой Душе на упокой». Мы рассказать могли бы Про муки, крики, плач; Невинного на дыбы С виновным взвил палач, Так вор-разбойник губит И тех, кого он любит; Он жизнь под корень рубит Супруги и детей. А это мук больней. Вы плутовством, нахрапом Позорили свой род; Нас звали «сиволапым», Брань чести не берет. А вас — которых чтили С младенчества не мы ли? — Дворянства-то лишили. В кого всадили клин, Уж тот не дворянин. Дворянству денег мало, На то и господа! А слугам-то пристало За них платить всегда? Иссякнут все колодцы, А коли сердце бьется, Садись на иноходца Да мчись в шумливый бор, А там виси, как вор. Максимилиану славу Мы, кесарю, поем За твердую расправу С сиятельным жульем. Петля пришлася впору И Гогенкранцу-вору. Колите песью свору, Что кесаря хулит, В них божий глас молчит!

ПЕСНЯ ОБ УСМИРЕНИИ МЮЛЬГАУЗЕНА

Хотите песенке внимать, Что пелась про князей да знать, Высокоблагородных Теснителей народных? Им христианскую-то кровь Пивать за трапезой не вновь, Им миловать негоже, Спаси нас, бедных, боже! В четверг стряслась у нас беда. Сошлись князья и господа Под Шлотгейм всей оравой, Грозили нам расправой. Как герцог Юрий зол и лют, Расскажет эббелейдский люд; К князьям он едет в поле, Чтоб благ стяжать поболе. Мюльгаузен — крепость хоть куда, Но взяли город господа, В том доктор был виною С багряной бородою. Ты, доктор, признанный злодей, Ты худо сделал, ей-же-ей! Но мы тебя отвадим, На кол тебя посадим. И Генрих Баумгард был из тех, Кого не устрашает грех, Он знал, что доктор хочет, О чем злодей хлопочет. Их плутни Кенемунд открыл. Зато и голову сложил В угоду барам злобным У нас, на месте лобном. Был Пфейфер честен и учен, Славней не сыщется имен. В пути его схватили, Навеки уложили. Так нам Мюльгаузенский совет Не мало понаделал бед, Из злобы и из мести Нас бьют на лобном месте. И даже тех, кому князья Свободу дали, видел я, Прислужники хватали И насмерть убивали. Людей не милуют они. Господь, теснителей казни! Пусть черти в хворостины Их примут в час кончины. Нам Ламгарт, воевода-плут, Сказал: на Попперекский пруд Идите всей толпою С повинной головою. И жены бедные гурьбой, Ведомы докторской женой, Пошли молить злодеев… Спусти на ведьму змеев! Кто эту песенку сложил, Тот на земле недолго жил — Он выпил злую чашу. Ты песню слышал нашу?

НАРОДНАЯ ЛИРИКА

ГОСПОДИН ФОН ФАЛЬКЕНШТЕЙН

Однажды с охоты граф Фалькенштейн Скакал по лесам и полянам. И вдруг на дороге увидел он Девчонку в платке домотканом. «Куда ты, красавица, держишь путь? Не скучно ль бродить в одиночку? Поедем! Ты в замке со мной проведешь Хмельную, веселую ночку!» «Чего вы пристали? Да кто вы такой? Все хлопоты ваши напрасны». «Так знай же, я сам господин Фалькенштейн! Теперь ты, надеюсь, согласна?» «Ах, коли взаправду вы граф Фалькенштейн,— Ему отвечает девица,— Велите отдать моего жениха. Он в крепости вашей томится!» «Нет, я не отдам твоего жениха, Ему ты не станешь женою. Твой бедный соколик в поместье моем Сгниет за тюремной стеною!» «Ах, если он заживо в башне гниет,— Бедняжка в слезах отвечает,— Я буду стоять у тюремной стены, И, может, ему полегчает». Тоскует она у тюремной стены, Звучит ее голос так жутко: «О милый мой, коли не выйдешь ко мне Наверно, лишусь я рассудка». Все ходит и ходит вкруг башни она, Свою изливая кручину: «Пусть ночь пройдет, пусть год пройдет Но милого я не покину! Когда б мне дали острый меч, Когда б я нож достала, С тобою, граф фон Фалькенштейн, Я насмерть бы драться стала!» «Нет, вызов я твой все равно не приму, Я с женщиной драться не буду! А ну-ка, бери своего жениха, И прочь убирайтесь отсюда!» «За что ж ты, рыцарь, гонишь нас? Ведь мы небось не воры! Но то, что нам принадлежат, Берем без разговора!»