Extensio
Шрифт:
Селектор на столе Джима заморгал огнями и принялся издавать ту самую мелодию, которой директору детективного бюро не хватило при входе в офис.
– Миа… – оборвал музыку Джим и приготовился уже выслушать какую-нибудь остроту от «девушки с ресепшен», но услышал слегка удивленное:
– Сэр. К вам посетитель. Говорит, что… ей назначено. Вы меня не предупреждали.
– Конечно не предупреждал, – легко согласился Джим, загибая мизинец – вот и «в-четвертых». – Как я мог предупредить о том, что мне неизвестно?
– Она говорит, что записана в вашем блокноте, – парировала Миа и зашипела, понизив голос. – Говорит, что этот самый блокнот лежит в верхнем ящике вашего стола. На обложке блокнота – эмблема Гарварда. Готова поклясться, что в верхнем ящике вашего стола ничего нет!
– Миа, вы проверяете мои ящики? – поинтересовался Джим.
– Я протираю в них пыль, – обиделась Миа. – И выкидываю зачерствевшие булочки и пирожные, которые вы там прячете.
– Пирожные? – удивился Джим.
– И бутерброды! – фыркнула Миа. – Кстати, в сейфе они в прошлый раз даже заплесневели.
– Странно, – пробормотал Джим, наклоняясь. Верхний ящик его стола и в самом деле издавал запахи ванили, апельсина, миндаля и корицы одновременно, да и за ручку ящика точно кто-то хватался липкими руками. Твою же мать!
– Нет, я все равно не могу понять, откуда она знает, что лежит в вашем столе, если я ее вижу в первый раз? – не унималась Миа. – Или вы наконец плюнули на предрассудки и установили на свой компьютер скайп? Что вы показываете прекрасным клиенткам по скайпу? Подписка свободная?
– Какие предрассудки? – с недоумением пробормотал Джим, вертя в руках желтоватый блокнот, на обложке которого был изображен коричневый Гарвардский щит. – Блокнот, кстати, вы не заметили. И запись в нем есть. Оливия Миллер? Пятница? Девять утра?
– Написано вашим почерком? – продолжала шипеть Миа.
– Буквы печатные, – заметил Джим и конечно же не сдержал смешка. – Перестаньте, Миа. Последнее дело было хлопотным, наверное, я запамятовал, что у меня есть такой блокнот. О пирожных, кстати, тоже слышу впервые…
– Она поднимается, – сообщила Миа. – Примите мои соболезнования, босс. И не только по поводу вашей кулинарной амнезии. Но если что – я на связи.
– Джеймс Лаки Бейкер?
Гостья выглядела так, как должна была бы выглядеть дама, которой абсолютно плевать на то, как она выглядит, но не в силу наплевательского отношения к собственной внешности, а в связи с осознанием ее совершенства. Или же она и была тем самым недостающим мазком? Пожалуй, незнакомка уступила бы любому из возможных канонов красоты каждой отдельной линией собственного лица или фигуры, но побила бы их все тем самым сочетанием черт, которые подвластны лишь одному архитектору. Да-да, тому самому, который так редко занимается своими прямыми обязанности, и которого мы неизменно поминаем, восклицая – «Oh, my God! [3] » Ее темные волосы дышали уже знакомой свежестью и наполнили этой свежестью кабинет Джима. Ее глаза светились так, словно свет переполнял ее изнутри. Ее кожа оставалась белой и живой даже в легких тенях, которые образовывались на ее лице от ее же черт. Ее губы были чувственны и нежны. Ее скулы и овал лица знали о золотом сечении нечто такое, чего не знало о себе само золотое сечение. При всем при том она была одета в обычные джинсы и легкий топ, но и эта ее одежда тоже была совершенной вплоть до последней торчащей нитки хотя бы потому, что прикасалась к ее телу. Что уж говорить о невесомых босоножках, которые держались на ее узких стопах совершенно непостижимым образом?
3
– (англ.) – О, мой бог!
«Слишком пошло, слишком! Сбавь обороты, юноша!» – подумал Джим о самом себе, трижды сплюнул (в уме), грязно выругался (там же) и привстал, чтобы вывести помощника в соседней комнате из состояния грогги:
– Себастьян! Сделай нам кофе, пожалуйста. И прикрой потом дверь.
Да… Лимон на язык Джиму сейчас бы точно не помешал. Хотя бы для того, чтобы стереть с лица идиотскую улыбку.
– Не стоит, – обозначила улыбку гостья и показала чашечку, которой, он готов был поклясться, у нее не было в руках секунду назад. – Если что, я не о двери. Ваша прекрасная Миа уже угостила меня кофе.
«Миа очевидно сошла с ума», – подумал Джим, пожал плечами, дождался, пока гостья опустится в кресло напротив (то, как она это сделала, нельзя было описать глаголом «села») и кивнул прикрывающему дверь Себастьяну, на лице которого вновь появилась печать неудачника:
– Простите, мисс…
– Миссис, – она поставила чашечку на стол.
– Миссис Оливия Миллер?
– Можно и так сказать.
Она произнесла это небрежно и потратила пару секунд, чтобы окинуть взглядом кабинет Джима, в том числе десятки плюшевых игрушек на пластиковых полках, очевидно числя хозяина кабинета в их ряду, и задержалась взглядом лишь на большой фотографии работы Салли Манн [4] . На черно-белом полотне были изображены четверо, хотя в объектив смотрела лишь одна девочка в купальнике, наверное, лет восьми или десяти. Джим всегда терялся, когда нужно было определить возраст ребенка, спотыкался на несоответствии формы и содержания, которое проявляло себя в глазах. Кроме этих четырех фигур на фотографии почти ничего не было. Деревянные перила моста или мостков, перехваченные белой бечевой у края кадра. Размытый горизонт. Поле. Трава. Вода. Отражение травы в воде. Все не в фокусе, кроме девочки.
4
– Sally Mann, американский фотограф
– Не под стеклом, – заметила Оливия.
– Ну, это же не оригинал, – пожал плечами Джим. – Вы всего лишь в детективном бюро, а не в приемной какого-нибудь миллиардера. Зато текстурированный пергамент. Никаких бликов. И при этом – идеально ровная поверхность. Лучшая полиграфия из возможных.
Что он мелет? Кажется, минуту назад он не знал об этом изображении ничего, откуда же в его голове всплыло имя автора снимка? Да он и саму фотографию видит впервые!
– И полная независимость от источников энергии, – как будто задумалась Оливия. – Да, это не какая-то там проекция. Хотя, здесь все проекция. Вот он, привет от Эмили.
– Привет от Эмили? – переспросил Джим. – Простите, не понимаю…
– Не ломайте голову, – поморщилась Оливия, не умалив свое совершенство даже на сотую часть. – Пока не ломайте голову. Все равно не поймете. Надо просто привыкнуть. Когда человек говорит, что ему надо понять, он обычно не предполагает, что речь идет о привычке. Понять дано немногим. Большинство привыкает или… не привыкает. К счастью, у этого самого большинства короткая память.
– Вы так рассуждаете, как будто сами и не человек вовсе, – заметил Джим.
– Неужели? – слегка подняла одну бровь Оливия. – Что ж, может быть, Эмили была права, выбирая вас. Кстати, как вам первый день на этой вашей работе? И почему вы смущены? Пытаетесь что-то наверстать? К примеру, наконец сообщить мне, что наш разговор записывается вашими сотрудниками?
Она внимательно посмотрела на Джима, но объяснения его действительного смущения или второго вопроса относительно таинственной Эмили не дождалась, и именно это как будто ее устроило. Оливия закрыла глаза, подняла ногу, оттолкнулась от стола, отъехала на офисном кресле в центр кабинета и плавно закружилась, не прилагая ни малейших усилий для того, чтобы ее вращение ускорилось или замедлилось, и именно в эти секунды Джим понял, что странная свежесть всего происходящего вокруг него имеет какое-то объяснение, и оно, это объяснение, непостижимым образом связано с прекрасной женщиной в центре его кабинета.