Эйнштейн гуляет по Луне. Наука и искусство запоминания.
Шрифт:
Работая в экспедиции, Пэрри обнаружил, что вместо того, чтобы передавать сам текст от барда к барду и от поколения к поколению, современные балканские сказители создавали (как и предположительно их предшественники из эпохи Гомера) набор шаблонных правил и схем, по которым бард — любой бард — мог воспроизвести поэму всякий раз, когда ее рассказывал. Каждый последующий рассказ был не совсем таким, как до этого, но сходство сохранялось.
Когда же славянских сказителей спросили, повторяют ли они свои песни точь-в-точь, они ответили: «Слово в слово, строчка в строчку» [84] . И все же, когда записи двух исполнений сравнили, они оказались разными. Менялись слова, перемещались строки, исчезали целые пассажи. Но славянские барды не были излишне самоуверенными, просто понятие «дословное запоминание» у них отсутствовало. И это неудивительно — без письменного текста трудно проверить, насколько точно кто-то что-то повторяет.
84
Об этом один из студентов Милмена Пэрри Альбертт Лорд сообщает в The Singer of Tales, p. 27.
Такая
Тот факт, что искусство запоминания было предположительно изобретено Симонидом в V в. до н. э., не случаен: в это время письменность занимала важное место в жизни древних греков. Память уже не считали чем-то само собой разумеющимся, как это было до появления письма. Старые техники бардов гомеровской эпохи, ритм и структура, уже не подходили для удержания в памяти новых и сложных мыслей, которыми начинали думать люди. «Устное творчество, в том числе поэтическое, было лишено своего изначального, функционального, значения и переведено во второстепенный разряд развлечений.
Это была роль, которую устная поэзия играла всегда, но которая теперь стала ее единственной миссией», — пишет Хейвлок. Избавившись от груза требований, связанных с процессом передачи культурного наследия, поэзия трансформировалась в искусство.
К тому времени, как автор «Риторики для Геренния» приступил в I в. до н. э. к составлению пособия по ораторскому искусству, письменность существовала уже на протяжении столетий и имела такое же принципиальное значение для римской культуры, какое компьютеры имеют для нашей, Вергилий, Гораций и Овидий творили в ту же эпоху, и их поэмы жили на страницах. Каждое слово — плод умственной работы одного единственного творца, выражающего собственное видение, — было тщательнейшим образом подобрано. И однажды записанные, эти слова считались обязательными. Если вы собирались заучить такое стихотворение, вам пришлось бы прибегнуть к memoria verborum. Rerum здесь бы не помогла.
Анонимный автор «Риторики для Геренния» полагает, что лучший способ дословно запомнить стихотворение — это повторять одну строку два или три раза, прежде чем попытаться разбить ее на серию образов [85] . Похожим методом пользуется Гюнтер Карстен в поэтическом соревновании. Он привязывает каждое слово к точке на каком-либо маршруте. Но в этом методе есть одна проблема: многие слова просто невозможно визуализировать. Как должно, например, выглядеть «и»? Или «вопреки»? Две тысячи лет назад Метродор Скепсийский, греческий современник Цицерона, предложил решение, как увидеть невидимое [86] . Метродор разработал систему условных изображений, которые служили бы заменой предлогам, артиклям и прочим синтаксическим элементам. С их помощью он мог запомнить слово в слово все, что прочитал или услышал. Похоже, что библиотека символов Метродора широко использовалась в Древней Греции, В «Риторике для Геренния» упоминается, что «большинство греков, пишущих о памяти, предлагают набор изображений, которые соответствуют множеству слов, — с тем чтобы люди, которые запомнят эти изображения, всегда имели их под рукой без мучительных поисков». Гюнтер не пользуется символами Метродора, которые, увы, потеряны для истории, — он создал свой собственный словарь символов для двух сотен наиболее часто используемых слов, которые не так просто визуализировать. «И» — это круг (немецкое und рифмуется с rund, что значит «круглый»). Определенный артикль (die, аналог английского the, рифмуется с немецким feme, «колено») — это кто-то, преклонивший колена. Когда встречается точка, Гюнтер вбивает в это место на маршруте гвоздь.
85
Каррузерс в доработанном втором издании «Книги памяти» говорит, что memoria verborum, словесная память, долгое время неверно трактовалась современными учеными и психологами. Это, по сути, не альтернатива заучиванию наизусть, дословному запоминанию, спорит она, и ее никогда и не следовало использовать для запоминания длинных текстов. Скорее, предполагает Мери, она была необходима для восстановления в голове отдельных слов и фраз — возможно, не длиннее стихотворной строки, — которые трудно было запомнить в точности.
86
Согласно Плинию, технику запоминания изобрел Симонид, а Метродор усовершенствовал ее. Цицерон называл его «необыкновенным человеком».
Гюнтер одинаково легко может запомнить инструкцию по починке видеоплеера и сонет Шекспира. Хотя с инструкцией, скорее всего, у него было бы меньше проблем, поскольку в ней много конкретных, легко визуализируемых понятий — «кнопка», «телевизор», «шнур». Вся сложность заучивания поэтических произведений обусловлена их абстрактностью. Что делать со словами «эфемерный» или «сам», которые невозможно увидеть?
Метод Гюнтера по созданию изображения неизображаемого очень стар: нужно или стараться мысленно увидеть что-то сходно звучащее, или опираться на игру слов. Английский теолог и математик XIV в. Томас Брадвардин, который впоследствии стал архиепископом Кентерберийским, развил этот способ дословного запоминания до самой высокой и абсурдной степени. Он описал этот прием как memoria sillabarum, или «посимвольное запоминание», применявшееся для запоминания слов, которые трудно визуализировались, Система Брадвардина заключалась в том, чтобы разбить слово на слоги и затем создавать образ для каждого слога, опираясь на другое слово, начинающееся с того же слога. Например, чтобы запомнить слог «аб», достаточно было представить аббата. Для «ба» — баллисту (balistarius) [87] . Сложенные вместе, эти символы становились своего рода пазлом. (Например, шведская поп-группа ABBA превратилась бы в аббата, расстреливаемого из баллисты [88] .) Этот процесс превращения слов в изображения предполагает запоминание путем забывания: чтобы запомнить слово по его звучанию, нужно было совершенно лишить его смысла. Брадвардин мог превратить даже самые благочестивые тексты в нелепые сценки. Чтобы запомнить вступление к одной из своих проповедей, начинавшееся с Benedictus Dominus qui per, он представлял себе «святого Бенедикта, который танцует под левую руку с белой коровой с ярко-красными сосками, держащей куропатку, а правой рукой то бьет, то ласкает Святого Доминика» [89] .
87
Система Брадвардина позволяла представлять слоги с измененным порядком букв как перевернутый образ изначального слога. То есть «ба» можно было представить в виде аббата, свисающего с потолка.
88
Или просто аббата, который разговаривает с другим аббатом, свисающим с потолка.
89
Carruthers, The Book of Memory, pp. 136–137.
Искусство запоминания с самых его истоков было рискованным. Полное грубых и временами совершенно непристойных образов, оно было просто обречено столкнуться с жесткой критикой со стороны блюстителей нравов. Удивительно, что тот временный союз почтительного с непочтительным, который Брадвардин создавал в своем воображении, не оскорблял педантичное духовенство. Моралисты начали наступление на мнемонику в XVI в., атаку возглавил пуританский священник Уильям Перкинс из Кембриджа. Он осудил искусство запоминания как идолопоклонническое и «нечестивое, так как оно вызывает абсурдные мысли, дерзкие и чрезмерные, которые просто не могут не пробудить и усилить похотливые стремления» [90] . Да уж, дикость! Перкинса воспламенили слова Петра из Равенны, признавшегося, что он использует полные чувственности образы юных женщин, чтобы поддерживать свою память в форме.
90
Yates, The Art of Memory, p. 277.
Из всех десяти дисциплин чемпионата мира по запоминанию именно «стихотворение» собрало наибольшее количество стратегий. Но если коротко, интеллектуальные спортсмены разделились на две группы, причем размежевание произошло по гендерному признаку. Гюнтер и большинство мужчин стремились систематизировать и упорядочивать, тогда как женщины подошли к проблеме с более эмоциональной стороны. Пятнадцатилетняя Коринна Драшл, австрийка в красной футболке, красных носках и красной кепке, рассказала, что она не может запомнить текст, если не знает, о чем он. Более того, ей нужно чувствовать его. Она разбивает стихотворение на небольшие кусочки и привязывает к каждому из них серию эмоций. Вместо того чтобы ассоциировать слова с образами, Коринна ассоциирует их с эмоциями.
«Я ощущаю то же, что ощущал поэт. Что он хотел сказать. Я представляю, грустил он или радовался», — рассказала она мне в холле. Примерно так артистов учат запоминать сценарий. Многие актеры поведают вам, что они разбивают свои строки на такты, каждый из которых несет в себе определенное намерение персонажа, которое они пытаются прочувствовать.
Эта техника известна как система Станиславского и была изобретена в начале XX в. Константином Станиславским. Станиславский считал, что она нужна актерам не столько в силу своего мнемонического потенциала, сколько как средство, способствующее созданию более реалистичного образа персонажа. Тем не менее метод Станиславского позволяет создавать большое количество ассоциативных зацепок для той или иной реплики, выстраивая вокруг нее контекст, наполненный эмоциональными и физическими подсказками. С помощью техники Станиславского можно сделать слова запоминающимися. Действительно, исследования показали, что, если вы просите кого-нибудь запомнить фразу «возьми ручку», она вернее отложится в памяти, если, запоминая это предложение, тот человек сам возьмет в руки ручку.
В конечном итоге Гюнтер проиграл поэтический этап Коринне Драшл и проиграл сам чемпионат. Главный приз отошел одному из его протеже, тихому и сосредоточенному восемнадцатилетнему студенту юридического факультета из Баварии Клеменсу Майеру, который с трудом говорил по-английски и дал понять, что не хочет практиковать свои знания языка в беседах со мной. Проваливший соревнования с числами и «именами-и-лицами», Бен Придмор скатился на четвертое место и, опустив поля шляпы, вышел в одиночестве за дверь, пообещав, что уже назавтра начнет подготовку к следующему чемпионату, с тем чтобы вернуть себе титул через год.