Эйсид Хаус
Шрифт:
— Вчера днем я видел твою мать, — сообщил я ему.
— Мою маму! И как она?
— Неплохо.
— Где это было? В нашем районе?
— Нет, в городе.
— Я должен договориться с ней встретиться в городе, посидеть за чашкой чая. Мне совсем не улыбается снова оказаться в нашем районе. Чертовски депрессивно. Я люто ненавижу это место.
Дениз никогда на самом деле не подходил для возвращения туда. Слишком женственный, слишком много мании величия. Большинство людей ненавидело его за это, но именно за это я его и любил.
Один из педиков допустил ужасное нарушение правил
— КТО ПОСТАВИЛ ЭТО?! КТО?! — завопил он у музыкального автомата, подскочив от злости.
Тот самый жопализ, оправдываясь, протянул:
— Но Де-е-н-н-изззз, ты же сказал вчера вечером, что это твоя любимая песня, помнишь прошлый вечер в Chapps?
Другой мальчик со злобным наслаждением наблюдал за своим облажавшимся другом.
Дениз сжал кулаки, затем в раздражении хлопнул себя по бокам.
— ВСЕ ДЕЛО В ТОМ, ЧТО ЭТО МОЯ ЛЮБИМАЯ ПЕСНЯ! И Я ЕДИНСТВЕННЫЙ, КОМУ ДОЗВОЛЕНО СТАВИТЬ ЭТУ ЧЕРТОВУ ПЕСНЮ! ЗАРУБИ, БЛЯДЬ, ЭТО СЕБЕ НА НОСУ, СЫНОК! — кричал он, гневно мотая головой. — И не доставай меня, только не доставай меня, твою мать, — напоследок прошипел он.
Юные педики, впавшие в немилость, свалили. Дениз повернулся ко мне и сказал:
— Молодо в жопе зелено, десять к одному, что они от страха в штаны наложили.
Соблюдение такого этикета имело решающее значение для Дениза.
Все должно быть точно, как в кассе. Я помню, как несколько лет назад он дал мне чистую кассету записать одну пластинку группы The Fall.
— Запомни, — сказал он, — только не пиши список треков на вкладыше. Напиши их на отдельном листочке бумаге, а я перепишу их на вкладыш. Я делаю это по-особенному. И только я могу так делать.
Я не могу на самом деле припомнить, либо я искренне забыл, либо я сделал это намеренно, чтобы подколоть и поиздеваться над ним, но я все же переписал перечень треков на кассетный вкладыш. Позже, когда я представил ему кассету, он впал в совершенное исступление. Это было настоящее безумие.
— ЧТО ЭТО? Я ЖЕ ГОВОРИЛ ТЕБЕ, ТВОЮ МАТЬ! Я, БЛЯДЬ, ГОВОРИЛ ТЕБЕ НЕ ПИСАТЬ ИХ ВНУТРИ! — бесновался он. — ТЕПЕРЬ ОНА ИСПОРЧЕНА! ВСЯ ВЕЩЬ ТЕПЕРЬ АБСОЛЮТНО БЕСПОЛЕЗНА, ЕБАНЫЙ В РОТ!
Он разломал пленку и швырнул ее под каблук своего сапога. — ВСЕ НА ХУЙ ИСПОРЧЕНО!
Какой же напряжный этот чувак!
Мы еще немного выпили. Я не упомянул в разговоре Олли. Его педерастический жаргон в общении с молодыми парнями некоторое время забавлял. Гейская молодежь, шатавшая вокруг Chapps, Голубой Луны и Утки ненавидела Дениза. Его стереотипная пидорская манера раздражала большинство гомосексуалов. Денизу же нравилось быть ненавидимым. У нас в районе они проклинали его крайне «обабленный» выпендреж. Раньше это было забавно, забавно и смело, но теперь уже начало раздражать, так что я извинился и ушел, задавая себе вопрос, что же он собирается сказать обо мне за моей спиной.
11
ЛЮБОВЬ И ЕБЛЯ
Подруга Олли, Тина — дружелюбная, нервная, взвинченная на адреналине бикса, всегда находившаяся в движении: говоря, жуя жвачку, осматривая все и всех своими пронизывающими ястребиными глазами. На вечеринке
— Ей нравится твой приятель. Ронни.
— Заткнись, — прошипела Тина, либо в самом деле смущенная, либо делавшая вид, что она смущена.
Ронни сидел на полу, глядя на рождественскую елку. Он был просто загипнотизирован ею. Он принял несколько таблеток джелли (джелли на британском сленге — транквилизатор, обычно фемазепам; в американском же сленге наоборот — таблетка амфетамина — прим.перев.). Сидни на удивление каким-то образом тоже убился транками. Он объяснил мне, что уж «слишком напрягся», когда увидел, в какую мусорную свалку превращается его квартира, и начал привносить в вечеринку «негативные вибрации», так что он принял немного транков, чтобы «смягчиться».
Затем Олли сказала мне:
— Если этот больной педик Дениз явится сюда, не смей говорить с ним! В любом случае только не тогда, когда я рядом!
Я нашел это слегка раздражающим и обидным. Ее вражда с Денизом не имела ко мне никакого отношения.
— Разумеется я должен говорить с Денизом, он — мой друг. Я, твою мать, практически вырос с Денизом. И прекрати все это гомофобное дерьмо; это абсолютный отстой.
Она тут выдала нечто, что вызвало у меня мороз по коже.
— Не удивительно, что люди говорят о тебе, дескать ты умник и выпендрежник, — прошипела она в ярости и удалилась.
— Что... кто сказал... — промычал я ей вслед, но она скрылась в кухне.
Я был слишком размякший, чтобы испытывать паранойю, но ее слова звенели в моей голове и паранойя в конце концов накатит на меня с такой же несомненностью, как ночь сменяет день. Я буду сидеть завтра у моего отца, пытаясь делать вид, что не чувствую себя больным, несчастным и ничтожным, и ее слова будут впиваться в мой организм психическими колючками, и я буду мучиться, размышляя об их смысле, безжалостно терзая самого себя. От меня много чего будет можно ожидать.
Я разговорился со Спадом Мерфи, приятелем Рэйми Эйрли. Мне нравится слушать Спада и Рэйми. Мы познакомились несколько лет тому назад, и они всегда были тогда рядом, и они по-прежнему остаются поблизости. Выжившие. От таких людей на самом деле ничему нельзя научиться, но их треп воспринимается нормально. Спад все еще сокрушался по поводу того, что его кинул много лет тому назад лучший друг. Сделка была связана с джанком и его друг скрылся со всеми деньгами, вырученными от продажи.
— Лучшие друзья, если так можно выразиться, лучшие друзья, понимаешь? Затем кореш идет и выкидывает номер, типа этого. Абсолютное кидалово, как бы так сказать. Понимаешь?
— Да, в наши дни ты не можешь доверять даже друзьям, — сказал я, и осознание этого вызвало у меня первый приступ реальной паранойи за весь день. Я коснулся пальцем моего шрама. Спасибо, блядь, Хобо; по крайней мере у меня есть конкретное подтверждение этой паранойи.
— Это же просто, скажем так, наркотики, корешок. Это ужасно, типа, но когда бы в деле не появлялись бабки, дружба спускается в унитаз, врубаешься?
Мы поболтали еще немного, затем к нам подошла слегка пьяная Тина, размахивавшая бутылкой Diamond White.