Эйви
Шрифт:
– Это шутки Небесного Старика, что сидит на небе в золотом доме. Все перевернулось на закате лет. Это у тебя мохнатого забот нет. А я вот не думал, что мне хоть раз придётся устилать люльку сухим мхом, да опилом…
Он задумался и отложил работу, предавшись воспоминаниям.
– Бабушка меня в детстве наставляла, убирать за младшей сестрой, говорила, – старик изобразил высокий, едкий голос, – следите, мол, чтобы ничего не пропало, всё сжигайте до последней крошки, и опил, и мох, детьми подмоченный. Все знают, что это плохой знак, если тёплый, после люльки, мох попадает чужим, так и до беды недолго, можно и ребёнку навредить. Он криво усмехнулся:
–Странная…
Старик вытер рукавом одинокую слезу и тряхнул головой, прогоняя наваждение.
– Это сколько лет я не вспоминал?.. – С досадой сказал он. – Их давно уже нет, а память осталась.
Старик молча продолжил орудовать ножом. Стружка разлеталась в разные стороны.
Наконец, люлька была готова. Она больше напоминала неровное строганное деревянное корытце, сделанное старательно, но неумело.
– Надеюсь, Эйви понравится.
Старик, склонив голову, любовался своей работой и прицокивал языком:
– Ну как? Хорошо?
Пёс почесал за ухом. Старик раздосадовано махнул на него рукой. А девочка только приоткрыла глаза, сладко зевнула и снова уснула крепким детским сном, когда он укладывал её в подвешенную на столбы дома люльку.
После старик долго сидел у догорающего очага в полумраке, разглаживал варежку и смотрел на умелую вышивку. Затем он тихо поднялся, подошёл к люльке и положил варежку девочке, та тревожно причмокнула во сне. Старик лёг к противоположной стене, отвернулся, но долго ещё ворочался, ожидая сновидений, пока, наконец, не уснул. Он не заметил, как люлька сама собой раскачивалась невидимой рукой, и женщина склонилась над девочкой, пела ей песни и расчёсывая волосы. Эйви спала и улыбалась.
Глава 3
Болотный газ с присвистом горит в плоском железном светильнике на стене промозглого и сырого подземелья. Отбрасывает причудливые тени на неровный гранитный свод. Девочка сжимает голубую рукавицу, лежит в каменном котле, иссечённом грубым узором. Сильная рука качает его, как колыбель.
– Её нигде нет, – холодный бесцветный голос, стоящего рядом с Ним, тощего белёсого старика с жидкой бородой внушает страх. – Возможно…?
– Нет, она где-то там. Ищите! – Смутная тень спешно скользит по стене. Старик вздрагивает и спешно выходит. Приказ настигает его в темноте тоннеля:
– Выпусти холодные ветра, загони людей в дома, там то мы быстро всех переловим.
Старик склоняет острую голову и растворился в угольной темноте.
Он бьёт ладонью по котлу. Девочка вздрагивает и всматривается в лицо, глазами ищет взгляд или тень улыбки, но над ней нависает только чёрный провал капюшона.
– Кто-то ей помогает. Прячет от меня. Мои тени в неведении. Неужели…– темнота капюшона зарделась красным искрами, Он щёлкает пальцами. От стены отделяется криволапый силуэт. Острые когти гулко царапают каменный пол. Зверь угодливо стелиться по полу.
– Найди хитрого старика. Он словно лис спрятался в своей норе. Я не вижу его, мои шпионы не находят его. Иди в его родовые земли. Переверни каждый камень, загляни под каждую корягу.
Когти яростно высекают икры, зверь косолапо бежит по сумрачному тоннелю.
Он
– А чем ты мне будешь полезна?
Стенки каменного котла покрывает токая вязь изморози.
– Вот оно что, – гулкий смех эхом отражается от низкого тяжёлого потолка и теряется в глубине лабиринта каменный тоннелей.
***
Плач разорвал ночную тьму. Старик вскочил спросонья, споткнулся в потёмках о верного пса, упал, больно ударившись локтём. Чиркнул огнивом. Трут чадил, и, наконец, разрубил темноту острием пламени. Весело затрещала береста, огонь перепрыгнул на тонкие ветки в погасшем очаге, озарив дом красноватым заревом, и наполнил его едким дымом. Пёс крутился возле люльки. Когда старик подошёл к ней, то девочка устремила на него рассеянный взгляд, казалось, она смотрит сквозь бревенчатые стены дома в студёную пасмурную ночь. Он поёжился, словно пахнуло холодом из невидимого окна. Девочка всхлипнула. Он прижал её к себе, качал и пел старую песню, слышанную ещё от матери. Наконец, после порции тёплого молока, девочка уснула. Старик бережно уложил её в люльку. Он задумчиво почесал подбородок, и, засунув руку под малицу, снял с шеи амулет, кривой коготь медведя на прочном витом кожаном шнурке, и положил девочке в люльку.
– Спи, Маленькая Эйви. Теперь ночные кошмары минуют тебя, – прошептал старик, покачивая люльку. – Я тоже не люблю темноту.
На обратном пути к своей лежанке он бросил большую валежину в прожорливый очаг, и тот радостно принялся её обгладывать. Пёс устроился рядом, и, положив пегую голову на сильные лапы, не спускал глаз с люльки.
Старик долго не мог уснуть, вглядываясь в пламя. Он вслушивался в стылую темноту леса за бревенчатой стеной дома. Как стонали скованные стужей деревья, как сквозил меж стволов яростный ветер.
Время шло, месяц коротких дней истаял, унеся за собой месяц мёртвых вод. Земля повернулась шершавым боком к лету, и лесной хозяин повернулся в своей берлоге, проспав ещё месяц малого наста. С месяцем вороны зазвенели ручьи, запели птицы. Лес преобразился. Все вокруг малышки – неизведанное, новое, таило в себе множество непредсказуемых опасностей.
С высоты прожитых лет старик перестал удивляться размеренному ходу дней, но Эйви раскрасила их разноцветными красками. Она вселила в сердце старика одновременно радость и тревогу. Когда она впервые перевернулась, вместе со старой деревянной люлькой, старик больше не спускал с неё глаз. С тех пор, когда уходил в лес, всегда брал её с собой, усаживая на широкие плечи.
В доме он сделал ей новую люльку. Берестяной короб с высокими бортами крепился на ремнях к потолочной балке, а Эйви любила сидеть и раскачиваться в нем, словно в небесной лодке, снося все в доме. Однажды Эйви выпала, старик чудом успел её подхватить, а малышка, как ни в чем не бывало, схватила его за нос, и они вместе долго смеялись. Хмурое лицо старика светлело, когда он придерживал за поводок люльку, иначе Эйви так сильно качалась, что могла перевернуться.
В вороний день он достал старые деревянные куклы в расшитых одеждах, пуская на них дым, он поставил перед ними еду, отдавая дань духам-хранителям, духам-предкам. До самого вечера он пел, шумел и веселился, на радость девочке, зазывал в гости тепло. А Эйви в новой люльке, смеялась над тем, как старик смешно кривляется, и, хохоча, тянула к нему руки. Так в эти земли пришла весна.