Эйзенштейн
Шрифт:
«Выволокут его из клетки и вздернут, только не совсем; потом вынут из клетки, да и начнут кромсать, – а он гляди и терпи; потом брюхо распорют, все нутро вытащат, да на глазах у него и сожгут, а уж после этого – голову долой и туловище на четыре части разрубят. Вот это приговор».
То, что происходило в Москве в XVII веке, через сто с лишним лет, в еще более сложном виде и с большей изобретательностью делалось в Англии. Это мы должны помнить.
Как начинает свою эпопею Эйзенштейн? Он показывает сына отравленной матери – испуганного, худого. Иван
Угнетенный мальчик – тема автобиографических записей Эйзенштейна. Он сам чувствовал себя Дэвидом Копперфилдом. И эта сцена как будто сон, мечта угнетенного:
– Вот если бы я был царем, то я бы сделал так…
Шуйского действительно задушили псари и голову его бросили на улицу. Но произошло это не так. Задушили его свои соперники – бояре.
Главка об опричниках: она дана как бы дальним планом
Иван не мог, как бы ни хотел, уничтожить боярство, он должен был выбирать и выбирал между группами боярства.
Революционизировать опричнину – ошибка, считать ее демократичной – неисторично.
Дворяне и бояре, входящие в опричнину, действовали так же, как и земские бояре, вывозили у соседей их крепостных, увеличивая этим свои богатства. Страдали в этой борьбе крепостные, все более становящиеся рабами. Опричнина не упраздняла феодальную аристократию. Она миновала многие крупнейшие княжеские фамилии – Вельских, Шуйских, Романовых. Конечно, происходили сдвиги в правящей социальной группе. Приведу один зрительный пример.
Герберштейн оставил нам в описании путешествия в Московию изображение всадников-дворян в середине XV века. Дворяне едут на конях, посадка у них татарская – с согнутыми коленями, а не рыцарская – с распрямленными.
Одеты они сверх доспехов и шлемов в тегеляи, стеганые кафтаны, у кафтанов стоячие козыри, насколько можно разобрать по рисунку, внутри меховые.
Необходимость козырей в рукопашной схватке вызывалась тем, что хотя шея бойца и защищена кольчугой, но удар саблей по кольчуге мог убить или контузить всадника.
Высокий воротник был мягкой защитой шеи, гася остроту удара.
В мирной жизни бояре, в том числе и опричники, при Грозном носили ворота вырезанные, иногда надевали на шею ожерелье.
Когда ставили «Царя Федора Иоанновича» в МХАТ, у художников были сомнения. Но зрители помнили рисунки поздней боярской думы.
Боярская дума в конце XVII века сидела на заседании в шубах со стоячими воротниками. Шубы эти часто выдавались из царской казны и потом сдавались с проверкой, не попорчены ли они.
Боевой наряд среднего командира, который может принять участие в непосредственной схватке, стал придворным костюмом. Боярство размельчилось, одворянилось. Козырь стал знаком придворного звания, одновременно переставая быть военной одеждой, потому что армия поневоле перевооружалась, переходила на огненный бой.
Социальный сдвиг происходил.
А. С. Пушкин был не из тех Пушкиных, которые «боролись с царями», но происходил из младшей линии Пушкиных – тех, которые тоже имели земли, заселенные крестьянами, земли немалые, но в больших чинах не были, в боярской думе не сидели и не подымались выше звания стольника.
Драматург часто по своей воле или по воле случая переосмысливает героев. Фальстаф – герой Шекспира – был храбрым рыцарем, память о котором противоречила тогдашнему пониманию двора королевы Елизаветы и, может быть, даже мнению города Лондона.
Сергей Михайлович, приступая к работе над сценарием, полагал, что Грозный, как и Фальстаф, оклеветан, считал, что опричнина была прогрессивна, помогала царю победить феодалов. Спутником царя сценарист-режиссер выбрал Малюту Скуратова.
Мне пришлось об этом говорить с Эйзенштейном, расспрашивая о деталях сценария, и со многим я спорил.
Не могу точно восстановить разговора, я его тогда не опубликовал, разобью вопрос о Малюте на два: появление Малюты и смерть Малюты.
Эйзенштейн в сценарии начал работать монтажом эффектно написанных, но традиционных по своему строению сцен.
Не надо считать это за ошибку. Тут были и достижения. Толстой не только писал народные книги, но и учился у лубка.
О том, как дан народ в сценарии, и о появлении Малюты в сценарии и в истории
Лучше всего показан народ в сценарии, когда идут московские люди просить царя вернуться на престол, а на них не гневаться.
По извивающейся в снегу тропе течет черной лентой толпа.
Царь смотрит на народ сверху. Царь дан в профиль и с приближением. Народ дан дальним планом в пейзаже.
Есть рассказ о том, как один царь, иногда это применяют к самому Ивану Грозному, велел каждому воину перед боем бросать денежку, а после боя взять ее.
По остатку он узнавал, сколько людей потеряно в бою.
У Сергея Михайловича в «Иване Грозном» воины-мастера представлены двумя именами – Фома и Ерема. Это герои народной шутливой песни: «А Ерема да Фома сели в лодку безо дна…»
Каждая следующая строка играет на синониме. Судьба людей одинакова, а словесное выражение их судьбы разное. И в общем, оба они неудачники.
Выбор Фомы и Еремы для имен воинов-техников, которые, вероятно, вновь были использованы в русском войске, мне кажется поспешным и пренебрежительным, хотя он дает дополнительный тон сценам штурма Казани.