Эйзенштейн
Шрифт:
Когда я думаю, до какой степени искажаются события даже самого недавнего прошлого, я начинаю весьма скептически относиться к истории как таковой. Между тем поэтическая интерпретация истории создает общее представление об эпохе. Я бы сказал, что произведения искусства содержат гораздо больше истинных фактов и подробностей, чем исторические трактаты» (Чарльз Чаплин, Моя биография, стр. 321).
На этих словах мы кончим рассказ о втором герое этой книги – о Чарли Чаплине, бедном мальчике, о молодом актере, игравшем роль бедняка в котелке, который потом
ЦОКС
Обширная горная цепь Тянь-Шаня, говорят, получилась в результате великого стяжения пластов, нагромоздившихся складками.
Складки дугами обращены в одну сторону; они прерываются гранитными массивами, прорвавшимися через молодые породы.
У крутых складок гор Ала-Тау – части Тянь-Шаня – стоит город, красивый и крутой.
Кажется мне, он самый зеленый город в нашей стране.
Арыки, быстро текущие по улицам Алма-Аты, говорливы.
В конце складок гор лежит ничем не замечательный овраг Каскелен. Овраг изолирован и залит солнцем; в нем Эйзенштейн и Шпинель поставили декорацию Казани. Декорации всего мира сделаны из фанеры. Эта декорация построена из травяных матов и дерюги.
Бегучий разум Сергея Михайловича украсил декорацию крепости Казани флагами, знаменами.
Бегут складки от ветра.
Бегущие складки флагов дают глубину декорации; дают ей реальность. Рядом с материей декорация и вправду кажется каменной.
Здесь В. В. Горюнов, великий гример, собственноручно сколотил балаган, в балаган поставил кресло и к креслу сам приделал подпорку для головы актеров.
Эта подпорка отличалась от подпорок старых фотоателье тем, что гримы, создаваемые Горюновым, предназначены для съемки в движении.
Горюнов не гримирует – он делает скульптурное лицо, улавливает ход усов, понимает бег волос в связи со строением черепа, с движением лица актера.
Перед встречей с экраном, на котором все будет заснято в движении, в кресле спит Н. К. Черкасов.
Длинную жизнь прожил Черкасов.
Он рассказывал, что первая его роль – водоросль. Извиваясь, он в какой-то пантомиме передавал движения водоросли. Он до кино выступал на эстраде, имитируя датского комика Пата.
Прежде чем сыграть Дон-Кихота в ленте Г. Козинцева всерьез, он в каком-то эксцентрическом представлении выезжал в латах Дон-Кихота на велосипеде.
Актеры, режиссеры, художники нашего искусства прошли через эксцентриаду.
В эксцентриаде «факсов» принимали участие прекрасный писатель Юрий Тынянов и глубокий знаток греческой трагедии и комедий Аристофана Адриан Пиотровский.
Молодой Черкасов играл старика, профессора Полежаева; профессор со старческой быстротой взбегал по университетской лестнице. Тонкие сильные ноги обвивались струящимися профессорскими панталонами. Сыграть молодостью старость, а не спрятать молодость сумел Черкасов.
Он умел воскресить тень Паганеля так, как мы прочли в молодости про Паганеля, географа и храбреца, в незабытых книгах Жюля Верна.
Он был Александром Невским и Горьким.
Кем он только не был.
Путь эксцентриады, если он проделан серьезно и вдохновенно, путь разнообразия театрального движения – серьезный путь.
Черкасов прилетел из Новосибирска в Алма-Ату.
Я не знаю, кем он был в Новосибирске; в Алма-Ате он был Иваном Грозным.
Он спал в кресле, его гримировали.
Он не был похож на Грозного, но он мог его сыграть.
Иван Грозный, как рассказывал про него Даниил Принц из Бухова, дважды побывавший в Московии в 1567 и в 1578 годах, – высокого роста; тело имел полное сил и довольно толстое; большие глаза его постоянно бегали, все наблюдали и никогда не были спокойны. У него была рыжая борода – густая и длинная; обритая голова с плотной щетиной почти красива. В гневе он был как бы безумен [46] .
Царь был обременен событиями, устав от зрелища бега времени.
46
Цит. по кн.: С. Б. Веселовский, Исследования по истории опричнины, стр. 49.
Время сжималось, подымалось складками гор, прорывалось извержениями.
Грозный не похож на сердитого старика с длинным посохом, изображенного в скульптуре Антокольского.
Грозный не разгадан, но увиден.
Во время разговора на церковном соборе, прозванном «Стоглав», обсуждались вопросы, как писать Иисуса: должен ли он быть благообразен или нужно показать смерть его мучительной и полной страданиями, как смерть всякого распятого.
Спорили.
Грозный сказал:
«Кому дано, тот бы писал, а кому нет – мало ли есть других занятий».
Людям, которые делали картину «Иван Грозный», «было дано». Дано им было в полную меру. Брали они вдохновение, как груз. Под грузом успевали разговаривать, вспоминая сегодня и завтра.
Вспоминая надежду.
Изменялся Черкасов по мере того, как изменялось познание Эйзенштейном Ивана Васильевича. Изменялась великая артистка Серафима Бирман, антагонист Грозного, человек одного рода с ним, одного дыхания.
Они боролись за корону, боролись жестоко, имея несходные цели.
В кино, если оно хорошее, почти все правда, только люди в нем умирают не взаправду, но парча, бархат, кожа, сукно – все настоящее; по-настоящему увиденное, прощупанное художниками.
В Алма-Ату приехал Я. И. Райзман – великий портной, человек, вобравший в себя немалую культуру старой Москвы, театральной и бытовой. Он по памяти передавал мудрые слова.
– Коровин мне говорил, – сообщал Райзман, – произведение никогда не должно быть до конца завершенным.
Репин писал грандиозное полотно «Заседание Государственного Совета».
Там люди похожи на стаю старых, местами позолоченных яркоцветных птиц.
Они сидят перед нами и в профиль и в три четверти, иногда сидят так, что мы их видим сзади, как бы застав врасплох.