Ф. М. Достоевский в воспоминаниях современников том 2
Шрифт:
мира, а изящной красоты от пошлой не отличит. Оттого ему и не удаются
женские лица, разве одни только мещанские. Многие, со страхом подходя к нему, не видят, как много в нем мещанского, не пошлого, нет, пошл он никогда не
бывает, и пошлого в нем нет, но он мещанин. Да, мещанин. Не дворянин, не
семинарист, не купец, не человек случайный, вроде художника или ученого, а
именно мещанин. И вот этот мещанин - глубочайший мыслитель и гениальный
писатель.
Теперь
великокняжеских и, конечно, держит себя везде с достоинством, а все же в нем
проглядывает мещанство. Оно проглядывает в некоторых чертах, заметных в
интимной беседе, а больше всего в его произведениях. И знакомство с большим
светом все-таки не научит его рисовать аристократические типы и сцены, и
дальше генеральши Ставрегиной в "Бесах" он, верно, в этом отношении не
пойдет, равно как для изображения большого капитала огромной цифрой всегда
будет для него шесть тысяч рублей.
Вот что я о нем написала, а ну как он скажет: "Покажите-ка мне ваш
дневник". Вчера и то обмолвилась, что пишу его, и он очень одобрил, и что пишу
про него также.
Анна Николаевна нравится ему давно. Он даже говорил мне, что глаза ее
как-то одно время его преследовали, лет восемь тому назад. Встретившись с нею
у нас, он отвел меня в сторону и спросил, указывая на нее; "Кто эта дама?" - "Да
Энгельгардт, говорю, и ведь вы же ее знаете".
– "Да, да, знаю, - отвечает.
– И
знаете, что я вам скажу, она должна быть необыкновенно хорошая мать и жена.
Есть у нее дети?" - "Есть".
– "А муж где?" - "Сослан, или, вернее, выслан". Он в
тот же вечер возобновил с нею знакомство и был у нее, чем она не мало
гордилась, к великой зависти Трубниковой и компании {18}. Потом в Москве, в
Пушкинские дни, он то и дело заходил к ней {19} и вчера, увидав ее, говорит: "А
ведь я предчувствовал, что встречу вас здесь. Объясните мне, как это могло быть.
Иду сюда и думаю: увижу Анну Николаевну. А ведь я даже не знал, что вы
вернулись из Парижа..."
Даже посмеются над проницательностью Достоевского за то, что он в
Анне Николаевне углядел необыкновенно хорошую мать и жену. Она
действительно нежная мать и была заботливая, даже слишком... Что же касается
мужа, то он сам виноват в охлаждении. Да и наконец не могла она последовать за
ним в деревню, когда надо было жить в городе для воспитания детей и, кроме
212
того, для заработка. Сношений с ним она никогда не прерывала и даже из своих
скудных средств постоянно посылала ему туда лакомства, закуски, вино, а сама
жила очень
А во-вторых, если бы Федор Михайлович и ошибся в ней, то я,
вглядываясь в него, думаю, что это с ним может всегда случиться. Он постиг
высшую правду, как очень метко выразилась его жена. Он знает душу
человеческую вообще, но насчет Ивана и Петра, при своей нервности и
впечатлительности, он всегда может ошибаться. Мало того, один и тот же человек
может показаться ему сегодня таким, а завтра иным.
В этом отношении даже такой рассеянный и не от мира сего человек, как
Полонский, смотрит трезвее.
Достоевский может вдруг заметить в вас какую-нибудь черту и верно
определить ее место в душе вашей, но общее явление, обстановка, при которой вы
являетесь перед ним, могут произвести на него неверное впечатление.
Впечатлительность его и незнание света - не людей, а именно того, что зовется
светом, - имеют в этом отношении большое значение. Полонский лучше его знает
свет, и потому, несмотря на его характер, его труднее обмануть.
Полонский был также в числе гостей, и были Трубникова и Мордвинова.
Боюсь, не разочаровал ли в этот вечер Достоевский Трубникову, в качестве
дочери декабриста наследственную поклонницу Запада и Французской
революции. Очень уж он мрачными красками рисовал их и будущее Европы.
Не могу не отметить с удовольствием, что с некоторого времени, с
прошлого года уже, кажется, Достоевский заметно изменился к лучшему. Уж он
теперь очень, очень редко набрасывается на кого-нибудь, не сидит насупившись и
не шепчется с соседом, как бывало. А у бедного был опять припадок шесть дней
тому назад, и он еще чувствовал его последствия, туман в голове и тоску в сердце, угрызения совести, как он выражается, как и написал в последней части
"Карамазовых". Но, слава богу, припадки бывают у него теперь реже, раза три в
год, и менее тяжелые. Только после последнего он не отдыхал достаточно,
должен был спешить с работой, и потому так долго чувствует себя нехорошо. С
гордостью и радостью, которые меня даже и удивили и порадовали в то же время, рассказал он мне, что получил от Страхова в подарок письмо к нему Л. Н.
Толстого, в котором он пишет Страхову в самых восторженных выражениях о
"Записках о Мертвом доме", и называет это произведение единственным, и ставит
его даже выше пушкинских {20}.
О ДОСТОЕВСКОМ
Странная вещь, возвращение с каторги и из ссылки Достоевского прошло