Ф. М. Достоевский в воспоминаниях современников том 2
Шрифт:
только вчера окончилось, и не позволяет сделать этого так, как бы хотелось.
Существенное и ценное пока еще тонет в шуме и громе ораторских речей,
бряцании лир, в звуках музыки, в треске бесчисленных аплодисментов, в
беспрестанных криках "браво" и "ура", в звоне ножей, вилок, стаканов и рюмок, в
чмоканье поцелуев - все это вместе сильно мешает сосредоточиться на
нравственном значении минувшего торжества. "Нечто сербское" - определяют
"Современные известия" общий "облик"
видимому, ни нелепо это уподобление, но оно все-таки недаром сорвалось с пера
г-на Гилярова-Платонова {2} <...>
В течение двух с половиною суток никто почти (за исключением И. С.
Тургенева, Ф. М. Достоевского) не сочел возможным выяснить идеалы и заботы, волновавшие умную голову Пушкина, при помощи равнозначащих забот,
присущих настоящей минуте; никто не воскресил их среди теперешней
действительности, а это-то, как увидим ниже, и было бы самым действительным
средством к выяснению всей обширности значения Пушкина. Напротив,
руководствуясь в характеристике его личности и дарования фактами,
исключительно относившимися к его времени, господа ораторы, при всем своем
рвении, и то только едва-едва, сумели выяснить Пушкина в прошлом, отдалили
227
это значение в глубь прошлого, поставили его вне последующих и настоящих
течений русской жизни и мысли. Привязанные, точно веревкой, к великому имени
Пушкина, они сумели-таки поутомить внимание слушателей, под конец торжеств
начавших даже чувствовать некоторую оскомину от ежемгновенного повторения
"Пушкин", "Пушкина", "Пушкину"!.. И чего-чего только не говорилось о нем! Он
сказочный богатырь, Илья-Муромец, да, пожалуй, чуть ли даже и не Соловей-
разбойник! Он летает на ковре-самолете, носится из конца в конец, из Петербурга
в Кишинев, в Одессу, в Крым, на Кавказ, в Москву. Пушкин - это возбуждение
русской музы, это незапечатленный ключ, Пушкин слышит дальний отзыв друга, бред цыганки, песню Грузии, крик орла, заунывный ропот океана. Пушкина
честят и славят всяк народ и всяк язык, но мы, русские, юнейшие из народов, мы, узнавшие себя в первый раз в его творениях, мы приветствуем Пушкина как
предтечу тех чудес, которые, может быть, нам "суждено явить" {3}. В течение
двух с половиной суток, почти без перерыва, публика слушала такие и подобные
уверения в гениальности, многосторонности, широте, теплоте и других
бесчисленных качествах этого гениального человека и его огромного дарования.
Хлопали, хлопали, наконец стали уже чувствовать утомление, когда на выручку
явились сначала И. С. Тургенев, а за ним и Достоевский.
И. С. {4} отрезвил и образумил публику, первый коснувшись, так сказать,
"современности". Не
было дело (то есть заключалась причина охлаждения общества к творчеству
Пушкина); причины лежали глубже; они были неизбежны и лежали в
историческом развитии общества, в условиях весьма многосложных, при которых
зарождалась новая жизнь, начинавшая вступать из литературной эпохи в эпоху
политической общественной заботы и деятельности. Забвение поэта произошло
оттого, что возникли нежданные, но законные и неотразимые потребности,
явились запросы, на которые нельзя было не дать ответа. Не до поэзии, не до
художества было тогда... (Рукоплескания.) Из храма, где поэт являлся жрецом, где
еще горел священный огонь, но горел только на алтаре и сожигал только фимиам, люди пошли на шумное торжище. Поэт-эхо сменился поэтом-глашатаем; раздался
голос "мести и печали", а за ним явились и пошли другие, пошли сами и повели за
собою нарастающее поколение. Многие в этом изменении задачи поэта видели
просто упадок, но мы, сказал оратор, позволим себе заметить, что падает, рушится
только мертвое, неорганическое, живое изменяется органически ростом, а Россия
– растет! (Рукоплескания.) Точно так же и возрождение в обществе внимания к
давно и не без основания забытому поэту И. С. Тургенев объяснял не тем, что
поколение, отставшее от поэтов эха и последовавшее за поэтами-глашатаями, раскаялось в своей опрометчивости или утомилось на неприветливом пути. Вовсе
нет: "Мы радуемся этому возвращению, - сказал И. С. Тургенев, - в особенности
потому, что возвращающиеся к ней (поэзии Пушкина) возвращаются не как
раскаявшиеся грешники, не как люди, разочарованные в своих надеждах,
утомленные собственными ошибками, не как люди, которые ищут пристанища и
успокоения в том, от чего они отвернулись, - нет, в этом явлении мы скорее видим
симптом хотя некоторого удовлетворения, видим доказательство, что хотя
некоторые из тех целей, для которых считалось не только дозволительным, но и
228
обязательным приносить в жертву все не идущее к делу, что эти некоторые цели
признаются уже достигнутыми и что будущее сулит достижение и других".
"Нарастающее поколение", принятое под защиту И. С. среди царившей
против него вражды, была первая, светлая минута пробуждения мысли
"современников о современном" {5}.
III
Но никто не подозревал, чтобы эта же "современность" могла завладеть
всем существом, всей огромной массой слушателей, наполнявшей огромный зал