Ф. М. Достоевский в воспоминаниях современников том 2
Шрифт:
первой половине своей речи, говоря о пушкинской Татьяне, Федор Михайлович
сказал: "Такой красоты положительный тип русской женщины почти уже и не
повторялся в нашей художественной литературе - кроме разве образа Лизы в
"Дворянском гнезде" Тургенева..." При имени Тургенева зала, как всегда, загрохотала от рукоплесканий и заглушила голос Федора Михайловича. Мы
слышали, как он продолжал: "... и Наташи в "Войне и мире" Толстого" {7}. Но
никто в зале не мог этого
переждать, пока утихнет вновь и вновь подымавшийся шум. Когда он стал
продолжать речь, он не повторил этих заглушённых слов и потом выпустил их в
печати, так как они действительно не были произнесены во всеуслышание. Такова
была горячка этого заседания и так горячо шла внутренняя борьба в публике и в
представителях литературы.
Приходилось затем еще говорить перед публикой И. С. Аксакову. Его
речью должна была открыться вторая половина заседания. Он вышел и, как
давнишний любимец Москвы, был встречен жаркими и долгими
рукоплесканиями. Но вместо того чтобы начать речь, он вдруг объявил с
кафедры, что не будет говорить. "Я не могу говорить, - сказал он, - после речи
Федора Михайловича Достоевского; все, что я написал, есть только слабая
вариация на некоторые темы этой гениальной речи". Слова эти вызвали гром
рукоплесканий. "Я считаю, - продолжал Аксаков, - речь Федора Михайловича
Достоевского событием в нашей литературе. Вчера еще можно было толковать о
том, великий ли всемирный поэт Пушкин или нет; сегодня этот вопрос упразднен; истинное значение Пушкина показано, и нечего больше толковать!" {8} И
237
Аксаков сошел с кафедры. Восторг опять овладел залою, восторг, относившийся и
к благородной горячности Аксакова, и еще более к той речи, которою была она
вызвана и которую публика слышала час тому назад. Аксаков высказал приговор, составившийся в массе читавших и слушавших, объявил, что словесный турнир
кончился и что первый венок принадлежит Достоевскому, что его состязатели
явно превзойдены. <...>
В конце заседания на эстраде вдруг появилась группа дам; они принесли
огромный венок Достоевскому. Его упросили взойти на кафедру, сзади его, как
рамку для головы, держали венок, и долго не смолкали рукоплескания всей залы.
Таким образом, Достоевский был чествуем как герой этого дня. Все
чувствовали себя довольнее, все, очевидно, были благодарны ему за то, что он
разрешил наконец томительные ожидания, дал всему празднику содержание и
цвет. Поэтому публика уже не упускала его из виду и осыпала его наиболее
громкими знаками одобрения. День этот, последний день торжества,
литературно-музыкальным вечером, на котором и Достоевский читал некоторые
стихотворения Пушкина. Всего значительнее было чтение стихотворения
"Пророк". Достоевский дважды читал его, и каждый раз с такой напряженной
восторженностью, что жутко было слушать. Зная его, я не мог без невольной
жалости и умиления видеть его истощенное маленькое тело, охваченное этим
напряжением. Правая рука, судорожно вытянутая вниз, очевидно, удерживалась
от напрашивающегося жеста; голос был усиливаем до крика. Чтение выходило
слишком резким, хотя произношение стихов было прекрасное. В этом отношении
я вполне разделял вкус Федора Михайловича, любившего напирать на
музыкальность, на ритм стихов, - разумеется, без нарушения естественности. При
конце жизни он достиг в таком чтении удивительного мастерства и любил читать
перед публикою и в частных кружках.
Этот второй и последний вечер заключился, как и первый, увенчанием
бюста Пушкина на сцене, на которую выходили для этого все исполнители. В
первый вечер венок был возложен Тургеневым, в последний - Достоевским,
которого при всех пригласил к тому сам же Тургенев.
Так кончилось это торжество. Замолкли последние восторженные
рукоплескания, и мы разошлись, утомленные и довольные. Впечатление было для
меня не только сильное, но и совершенно ясное. Мне живо вспомнилось все
литературное движение, в котором когда-то я так близко участвовал. Прежде
всего вспомнилось то постоянное поклонение Пушкину, которое исповедовал
Достоевский. Он еще в "Бедных людях" указал на Пушкина как на образец и
руководство (в суждениях о "Станционном смотрителе") {9} и потом всю жизнь
питал и заявлял безграничный восторг к главному герою нашей литературы.
Победа, думал я, досталась Федору Михайловичу по всей справедливости, потому
что во всей этой толпе он, конечно, больше всех любил Пушкина. <...>.
А. М. СЛИВИЦКИЙ
238
Алексей Михайлович Сливицкий (1850-1913) - с 1895 года преподаватель
в частной гимназии Л. И. Поливанова. В начале 80-х годов А. М, Сливицкий
проявляет себя как талантливый детский писатель. В это время выходят его в свое
время широко известная книга для детей "Разоренное гнездо" и рассказ "Лиса
Патрикеевна". В 1883-1886 годах он пишет рассказы для народных школ - в духе
"народных рассказов" Л. Толстого. Сливицкий написал также ряд статей и