Ф. М. Достоевский в воспоминаниях современников том 2
Шрифт:
французского депутата. Я, знаете, даже отвернулся от него во время обеда; сказал, что не хочу быть знакомым с ним.
– Вы всё за фалды меня дергали, - вставил Юрьев,
– Я хотел вас остановить, но вы не обращали внимания.
– Я очень сердит был, а после обеда не мог, пошел к нему и помирился. Не
понимает он, что он делает, - Тут оба обнялись и поцеловались.
Какая-то газета лежала на диване. Достоевский вдруг схватил ее и прочел
скабрезный случай
именно там случилось, но Достоевский весь дрожал от негодования. Он
возмущался, что не пишут об этом, не бьют в колокола, что позволяют такие
представления на сцене,
244
– Ведь туда и гимназистик забредет, и проезжий отец с дочерью пойдет.
Ведь их души там марают, и, может быть, тут именно падет семя будущего зла.
Главное, целомудрие оскверняется, похищается. Вся надежда наша - это
молодежь, это подрастающие детки. Мы надеемся, что они будут лучше нас, и мы
сами виноваты, никто более, если это будет не так.
– Он весь заходил и затрепетал
и удивлялся индифферентизму общества.
Пробило одиннадцать часов. Юрьев поднялся, а Достоевский стал
старческим капризным голосом причитывать, что ему укладываться нужно в
дорогу. Юрьев предложил свои услуги: он все ему уложит, только Достоевский не
трудился бы. Но услуги эти были отклонены улыбкой, которая говорила: "Никто
никогда мне не укладывает. Я всегда сам. Я люблю знать, где что лежит. У меня
эта привычка еще с каторги, где за каждую вещь должен был отчет давать, так как
они казенные". Я чувствовала, что и мне пора, но мне не хотелось идти вместе с
Юрьевым, хотя и встала. Юрьев обнимал Достоевского, говорил о свидании,
напомнил о фантастическом рассказе. Тут снова встрепенулся Достоевский.
Точно в лихорадке, с блеском в глазах, он стал говорить о "Пиковой даме"
Пушкина. Тонким анализом проследил он все движения души Германна, все его
мучения, все его надежды и, наконец, страшное, внезапное поражение, как будто
он сам был тот Германн {5}. Рука Достоевского лежала в руке у Юрьева, но
говорил он все время, обращаясь ко мне. Мне казалось, что я в том обществе, что
предо мной Германн, меня самое била нервная лихорадка, и я сама стала
испытывать все ощущения Германна, следя за Достоевским. Он спросил меня,
читала ли я "Пиковую даму". Я сказала, что читала ее, когда мне было семнадцать
лет, а после никогда не приходилось.
– Прочитайте ее, как только приедете домой. Вы увидите, что это.
Напишите мне ваши впечатления. Я буду в Старой Руссе до половины сентября, а
потом
Юрьев простился окончательно и ушел. После этого и я стала собираться.
– Кланяйтесь Льву Ивановичу и извините меня, что я не был у него
проститься. Ведь я знаю, он сегодня спал до одиннадцати часов, отдохнул. А я, после вчерашнего дня, всю ночь не спал, сердце все билось, не давало спать, дыхание было несвободное. А вас очень, очень благодарю, что приехали ко мне.
Он говорил это все так сердечно, так ласково. Я сказала ему, что считаю
себя счастливой, имев случай не только видеть, но слышать его, беседовать с ним, что давно мечтала о том.
– Дай вам бог всего лучшего. До свидания, - сказал он, и я ушла
счастливая, твердо надеясь, что увижу его опять.
Я ничего уж не могла более говорить от волнения... Не помню, как вышла,
как села на извозчика, как завезла Юрьева, который стоял на тротуаре и просил
меня завезти его к Гилярову-Платонову.
Д. Н. ЛЮБИМОВ
245
Д. Н. Любимов (1864-1942) - сын редактора "Русского вестника",
известного профессора физики Н. А. Любимова. Занимал ряд значительных
правительственных постов: от правителя канцелярии министерства внутренних
дел и виленского губернатора до сенатора и помощника Варшавского генерал-
губернатора. После Октябрьской революции, в 1919 году, эмигрировал из
Петербурга сначала в Польшу, а затем во Францию.
Через отца, редактора и публициста, Д. Н. Любимов был лично знаком со
многими писателями и деятелями искусства (им составлена коллекция, названная
"Собрание автографов и портретов государственных и общественных деятелей"
(ныне в ИРЛИ).
По свидетельству сына, Д. Н. Любимов обладал писательским талантом и
даром рассказчика (см. воспоминания Л. Д. Любимова "На чужбине".
– "Новый
мир", 1957, N 2-4). А. И. Куприн изобразил его в лице князя Василия Львовича
Шеина в "Гранатовом браслете". Куприн отмечает "необыкновенную и очень
своеобразную способность" своего героя "рассказывать" о реальных лицах
"истинные эпизоды", добиваясь путем мастерского сгущения красок
юмористического эффекта. Эти черты Д. Н. Любимова-рассказчика отразились и
в его мемуарах. Написанные около пятидесяти лет спустя после открытия
памятника Пушкину, они поражают богатством конкретных подробностей,
ясностью и картинностью описания. Обладая удивительно цепкой памятью, Д. Н.