Ф. М. Достоевский в воспоминаниях современников том 2
Шрифт:
мой - тогда профессор Московского университета (1854-1882) - был в то же время
редактором (с 1864 по 1882 - до переезда в Петербург) "Русского вестника", издаваемого М. Н. Катковым, в котором были напечатаны почти все главнейшие
произведения Достоевского ("Преступление и наказание", "Идиот", "Бесы",
"Братья Карамазовы"). Помню, как, уходя, Достоевский как-то торопливо говорил
отцу, его провожавшему: "Мне надо скорее к себе в Лоскутную (второстепенная
гостиница в Москве), надо
До этого я видел Достоевского зимою 1880 года. Он приезжал из
Петербурга и у нас обедал. С Достоевским обедали: Б. М. Маркевич - тоже из
Петербурга, автор светских романов "Четверть века назад", "Перелом" и др., 249
которыми зачитывались в Москве, - внешне полная противоположность
Достоевскому, человек необыкновенно изящной внешности и утонченного
обращения; П. И. Мельников (Андрей Печерский), М. Н. Катков, К. Н. Леонтьев и
кто-то из профессоров. За обедом Достоевский говорил мало и неохотно. Мы с
"энтузиастом", с конца стола, где сидели в полном и вынужденном безмолвии, все
время наблюдали за ним. Но он оживился, когда заговорили о "Братьях
Карамазовых", которые тогда печатались. Маркевич, говоривший очень
интересно и красиво, постоянно вскидывал лорнет и, обводя им
присутствовавших, чрезвычайно тактично рассказывал о том громадном
впечатлении, которое произвела в петербургских сферах поэма "Великий
Инквизитор", как в светских, так и в духовных. Многое из обмена мыслей по
этому поводу я тогда не понял. Говорили главным образом Катков и сам
Достоевский, но припоминаю, что из разговора, насколько я понял, выяснилось, что сперва, в рукописи у Достоевского, все то, что говорит Великий Инквизитор о
чуде, тайне и авторитете, могло быть отнесено вообще к христианству, но Катков
убедил Достоевского переделать несколько фраз и, между прочим, вставить
фразу: "Мы взяли Рим и меч кесаря"; таким образом, не было сомнения, что дело
идет исключительно о католичестве. При этом, помню, при обмене мнений
Достоевский отстаивал в принципе правильность основной идеи Великого
Инквизитора, относящейся одинаково ко всем христианским исповедованиям,
относительно- практической необходимости приспособить высокие истины
Евангелия к разумению и духовным потребностям обыденных людей...
Я очень сожалею, что тогда я еще не имел обыкновения записывать то,
что меня поражало, и теперь вынужден приводить на память не вполне даже мной
тогда понятый, столь исключительный по интересу разговор. Но общий смысл его
я помню ясно.
На описываемом собрании читавший листки свои Достоевский казался
очень угрюмым и озабоченным. Вспоминаю еще подробность, небезынтересную
для последующего. В Москве,
отношениях между Достоевским и Тургеневым, так как Тургенев не мог простить
Достоевскому, что тот его так зло осмеял в "Бесах" (Кармазинов). Распорядители
были в отчаянии, и Д. В. Григоровичу специально поручено было следить, чтобы
они не встречались {5}. На рауте, в думе, вышел такой случай. Григорович, ведя
Тургенева под руку, вошел в гостиную, где мрачно стоял Достоевский.
Достоевский сейчас же обернулся и стал смотреть в окно. Григорович засуетился
и стал тянуть Тургенева в другую комнату, говоря: "Пойдем, я покажу тебе здесь
одну замечательную статую".
– "Ну, если это такая же, как эта, - ответил Тургенев, указывая на Достоевского, - то, пожалуйста, уволь".
За Достоевским сидел веселый и улыбающийся, с чисто русским лицом,
окладистою бородою, с виду совершенный купец-тысячник из-за Волги, Павел
Иванович Мельников, под псевдонимом Андрея Печерского написавший свои
замечательные, недостаточно оцененные, красочные бытовые романы "В лесах",
"На горах", "За Волгой". Далее сидел целый ряд лиц: А. А. Краевский - издатель
"Голоса", приехавший с какими-то полномочиями от русской прессы и не
проронивший ни слова во время всех торжеств (его прозвали в Москве
250
"Каменным гостем Пушкинских торжеств"); тут же сидел М. М. Стасюлевич, издатель "Вестника Европы" (куда из "Русского вестника" перешел Тургенев), и
начинавший входить в силу в литературном мире А. С. Суворин, издатель
"Нового времени". "Энтузиаст" продолжал перечислять имена, но как-то менее
уверенно и даже робко. "Вот поэт Минаев, - говорил он, - или, скорее, это
драматург Аверкиев". <...> Скептик, овладев положением, стал объяснять, что
блестит своим отсутствием граф Лев Толстой. Он "опростился" и сидит в Ясной
Поляне. Ему три раза посылали приглашение, но он ответил, что считает за
величайший грех всякое торжество. "Нет также Каткова", - заметил кто-то. "Ну, этот сказался больным из-за политики, - сказал решительно скептик, - а Щедрин, -
добавил он, - лечится за границей на теплых водах..." {6}
Все рассуждения были прерваны звонком председателя; был ровно час
дня, и он объявил заседание открытым. Все на эстраде заняли свои места, и С. А.
Юрьев сказал несколько слов о необыкновенном сегодняшнем составе совета
общества; почти все без исключения почетные члены общества откликнулись на
приглашение {7}.
Затем на кафедру вошел А. Н. Плещеев, видный, красивый, несмотря на
свои годы, с виду совершенный боярин XVI столетия. Невольно вспоминались