Фабиан. История одного моралиста
Шрифт:
— Мои лучшие друзья — мои самые заклятые враги, — печально проговорил Лабуде. — Но все равно. Разум победит, даже если я погибну.
Вдруг послышались выстрелы. Фабиан поднял глаза. Повсюду — окна, крыши. И повсюду мрачные фигуры с револьверами и автоматами.
Люди бросились наземь, то есть на ступеньки лестницы. Щелкали выстрелы. Люди умирали, не вынув рук из чужих карманов. Лестница была устлана трупами.
— Этих не жалко, — сказал другу Фабиан. — Идем отсюда!
Но Лабуде продолжал стоять под градом пуль.
— И меня тоже. — Он повернулся и погрозил в сторону окон и крыш.
С крыш в бездну летели пули. Из окон вывешивались раненые. На коньке крыши дрались двое мужчин атлетического телосложения. Они душили и кусали друг друга, вдруг один пошатнулся, и оба свалились вниз. Слышно было, как брякнулись о камень пустые черепа. Самолеты гудели, проносясь под потолком зала, и сбрасывали на дома горящие факелы. Крыши стали загораться. Из окон повалил зеленоватый дым.
— Зачем люди так делают? — Девчушка из универсального магазина дотронулась до руки Фабиана.
— Хотят построить новые дома, — ответил он. Потом взял девочку на руки и, перелезая через трупы, стал спускаться по лестнице. На полпути ему встретился низкорослый человечек. Он стоял, вписывал цифры в блокнот, шевелил губами, что-то подсчитывая.
— Чем это вы занимаетесь? — спросил Фабиан.
— Продаю неликвидный фонд, — гласил ответ. — Тридцать пфеннигов с трупа, за меньший житейский износ доплата пять пфеннигов. Есть у вас полномочия на ведение переговоров?
— Идите к черту! — крикнул Фабиан.
— Еще успею, — ответил низкорослый, продолжая считать.
Фабиан посадил девчушку у подножия лестницы.
— Ну, а теперь — марш домой! — сказал он. Девочка убежала. Она подпрыгивала на одной ножке и пела.
Он стал снова подниматься по ступеням.
— Я ни гроша не зарабатываю, — бормотал низкорослый, мимо которого он опять прошел. Фабиан торопился. Наверху рушились дома. Языки пламени вырывались из развалин. Обгоревшие балки наклонялись и падали беззвучно, как в вату. Временами еще слышались отдельные выстрелы. Люди в противогазах пробирались среди обломков. Встретившись, они тотчас же вскидывали автоматы, прицеливались и палили друг в друга. Фабиан огляделся. Где же Лабуде?
— Лабуде! — крикнул он. — Лабуде!
— Фабиан, — послышался чей-то голос. — Фабиан!
— Фабиан! — крикнула Корнелия, тряся его за плечо. Он проснулся. — Почему ты зовешь Лабуде? — Она провела ладонью по его лбу.
— Мне приснился сон, — сказал он. — Лабуде во Франкфурте, я знаю.
— Зажечь свет? — спросила она.
— Нет, постарайся скорее уснуть, Корнелия, завтра ты должна хорошо выглядеть. Спокойной ночи.
— Спокойной ночи, — ответила она.
Они еще долго лежали без сна. Каждый Знал, что другой не спит, но оба молчали.
Глава пятнадцатая
Молодой человек, каким он должен быть
О сути вокзалов
Корнелия пишет письмо
Следующим утром, как только корнелия ушла на работу, фабиан сел у открытого окна. она бодро шагала, держа под мышкой папку. у нее была работа. она зарабатывала деньги. а он сидел у окна, греясь на солнышке. оно светило тепло и ласково, как будто все в мире хорошо, как будто ничто не нарушает его спокойствия.
Корнелия была уже далеко. Он не мог ее окликнуть. Если бы он ее окликнул и, высунувшись из окна, сказал: «Вернись, я не хочу, чтобы ты работала, я не хочу, чтобы ты шла к Макарту!» — она бы ответила ему: «Что это тебе взбрело в голову? Или давай мне денег, или не задерживай меня». И так как Фабиан ничем другим не мог себе помочь, он показал солнцу язык.
— Что это вы там делаете? — спросила незаметно вошедшая фрау Хольфельд.
Желая поскорее от нее отделаться, Фабиан сказал:
— Ловлю мух. Они в этом году жирные и хрустящие.
— А на работу вы не идете?
— Я вышел в отставку. С первого числа следующего месяца я буду значиться в дефиците министерства финансов как непредусмотренный перерасход. — Он закрыл окно и сел на диван.
— Вы остались без работы? — спросила хозяйка. Фабиан кивнул и достал из кармана деньги.
— Вот восемьдесят марок за следующий месяц. Живо схватив деньги, она сказала:
— Ничего, это не к спеху, господин Фабиан.
— Нет, почему же. — Он высыпал на стол всю оставшуюся у него наличность и пересчитал. — Положи я свой капитал в банк, он приносил бы мне проценты — три марки в год. Вряд ли это имеет смысл.
Фрау Хольфельд разговорилась.
— Вчера в газете один инженер предложил на двести метров понизить уровень воды в Средиземном море, тогда опять обнажится много земли, как до ледникового периода; на ней могли бы жить и кормиться миллионы людей. Кроме того, сделав несколько небольших перемычек, можно открыть прямую железнодорожную линию Берлин — Кейптаун. — Фрау Хольфельд, все еще захваченная идеей нженера, говорила с подлинным воодушевлением. Фабиан хлопнул по подлокотнику дивана так, то в воздухе заплясала пыль.
— Вот это дело! — закричал он. — Вперед, на Средиземное море! Понизим его уровень! Поехали, а, фрау Хольфельд?
— С удовольствием. Я не была там после своего свадебного путешествия. Великолепные места! Генуя, Ницца, Марсель, Париж! Впрочем, Париж вовсе не на Средиземном море. — Она переменила разговор. — А почему фрейлейн доктор вчера была такая печальная?
— Жаль, что она ушла, а то мы могли бы ее спросить.
— Очаровательная девушка, само благородство, я считаю, что она похожа на румынскую королеву в юности.
— Вы угадали. — Фабиан поднялся и повел хозяйку к двери. — Она дочь королевы. Но, прошу вас, никому ни слова.
Под вечер он сидел в редакции большой газеты и ждал, когда освободится господин Захариас. Господин Захариас был ему знаком. Как-то раз, после обсуждения цели и смысла рекламы, он сказал: «Если я вам понадоблюсь, зайдите ко мне». Фабиан бессмысленно листал один из журналов, украшавших стол в приемной, и вспоминал тогдашний разговор. Захариас с воодушевлением поддерживал высказывание Герберта Уэллса о том, что развитие христианской церкви не в последнюю очередь объясняется умелой пропагандой, и полностью соглашался с ним в том, что нельзя использовать рекламу только для повышения спроса на мыло или жевательную резинку, пора уже поставить ее, наконец, на службу высоким идеям. Фабиан сказал, что воздействие воспитания на род человеческий — тема весьма сомнительная. И еще большой вопрос, может ли пропагандист воспитывать народ и способен ли воспитатель заниматься пропагандой. Привить интеллект можно лишь ограниченному числу людей, и без того интеллектуальных. Захариас и Фабиан спорили до хрипоты, покуда не пришли к убеждению, что спор их носит чересчур академический характер, так как оба возможных результата — победа или поражение пресловутой идеалистической пропаганды — требовали большого количества денег, а на идеалы денег никто не даст.