Фабрика драконов
Шрифт:
— Что у нас по воздушной разведке?
— Птицы один, два и четыре на высоте одиннадцать километров. Птица три курсирует на трехстах метрах. Все отдаленные станции настроены на прием, инфильтрационные команды активизированы. Все готово к запуску, сэр.
— Хорошо, — с улыбкой кивнул Отто, глядя на просверки радара, направленного на юго-восток.
Глава 38
Сокото, Нигерия.
Шесть дней назад.
Доктор Ханс Кертиг чуть ли не пинком распахнул открывающиеся в обе стороны двери полевой операционной. Выйдя в закуток ординаторской, он сорвал с себя перчатки, маску и кинул их в мусорное ведро. Несколько минут врач стоял, играя желваками на лице и ничего не видя перед собой от бессильного гнева. Он даже не обернулся, когда вслед за ним вошла Фрида Йегер, бесшумно расстегивая на ходу хирургический халат в темных пятнах.
— Извини, Ханс, — сказала она негромко. Он в ответ промолчал; желваки все так же играли. — Ты сделал все от тебя зависящее. Иногда бывает…
Она осеклась на полуслове, когда врач, резко обернувшись, напустился на нее:
— Ты в самом деле так думаешь, Фрида? Прямо-таки все, что мог? Надо же, благодетель какой! — Под его напором она невольно сделала шаг назад. — Ты хоть понимаешь, что я все проделал без сучка без задоринки? Без сучка, черт возьми, без задоринки! — В углу рта у него пузырилась слюна. — Здесь, в Нигерии, гангренозных я оперирую уже четыре года. Я проделал двести операций. Двести! И ни разу — слышишь, ни разу — не было случая, чтобы у меня на столе умер больной. — Он кивком указал на двери операционной. — А здесь у меня за восемь дней под ножом гибнет уже шестой ребенок. И ты мне еще говоришь: дескать, оно бывает!
— Может, ты просто переутомился…
Не успев это произнести, Фрида Йегер уже пожалела, что так сказала. Глаза у Кертига полыхнули так, что казалось, сейчас подбежит и ударит. Но он лишь с горькой усмешкой отвернулся и, подойдя к умывальнику, стал драить руки так, словно хотел смыть с кожи всю реальность происходящего.
— Я не теряю пациентов, Фрида, — сказал он через плечо. — Можешь назвать меня упрямым бараном, но факты остаются фактами. Пациентов я не теряю. Ни здесь, ни в Кении, ни дома в Мюнхене. Черт возьми, не те-ря-ю! Ни со скарлатиной, ни с номой, ни с чем-то еще. Это тебе не богадельня с одной на всех аптечкой и упованием на волю Божью. И не послевоенная карета «скорой помощи». Ни у кого на всем континенте нет лучших показателей по спасению детей, чем у нас.
— Я знаю, Ханс, — слабым голосом согласилась она. — Но ведь они умирают, дети-то. И не у одного лишь тебя. Мы их тридцать потеряли за последний месяц с небольшим.
— Тридцать? — Кертиг забыл даже вытереть руки. — Ты что такое говоришь?!
Нома была ужасной болезнью — страшная форма инфекционной гангрены рта и щек, которой подвержены страдающие от недоедания дети в Африке, частично Азии и некоторых районах Центральной Америки. Почти всем пациентам было от двух до шести лет, и болезнь буквально поедала плоть их щек и ртов, оставляя там жуткие язвы и являясь почвой для вторичных инфекций. Однако с середины девяностых в Нигерию и другие очаги заболевания зачастили медицинские десанты из известных здравоохранительных центров Европы и Америки: «Штифтунг киндерхильфе», Голландский центр по борьбе с номой, «Лицом к Африке» и прочие. Как и этот лазарет в Сокото, все они проделали грандиозную работу, оттеснив болезнь и улучшив здесь состояние здравоохранения в целом. Сотни восстановительных операций безвозмездно проводили пластические хирурги «Интерпласта», возвращая детей к нормальной жизни. С тем, чтобы они продолжали жить. Болезнь — если не вести речь о запущенных случаях — уже не считалась смертельной; у нее были свои методы лечения и превентивной медицины. Через мировые гуманитарные организации наладилось снабжение продовольствием.
А тут вдруг такое: дети мрут от болезни, которая, казалось, больше не угрожала им смертельным исходом.
— Почему их умирает так много? — строго спросил он.
— Мы… не знаем.
— Ну вы хоть, боже ты мой, тесты проводили?
— Проводили.
— И что?
— Это именно нома. Но почему-то вдруг ставшая агрессивной.
— Ты имеешь в виду мутацию?
Фрида вначале нерешительно кивнула, но затем пожала плечами.
— Не знаю даже, как это назвать.
В Нигерии Фрида Йегер работала сестрой-педиатром четвертый месяц. Разумеется, компетенции в таких вопросах у нее не хватало.
— Кто проводит анализы? — колючим голосом осведомился Кертиг.
Она назвала лабораторию. Он, не тратя время на раздумья, пошел делать звонки. Нома была старой, а потому достаточно изученной болезнью. Коварной, но стабильной и предсказуемой.
Ужас сжимал Кертигу сердце, когда он спешил к своему вагончику, где у него на случай необходимости имелся спутниковый телефон.
Боже сохрани этих детей, если ее возбудитель мутировал.
Храни Бог вообще всех детей на земле.
Глава 39
Хранилище «Глубокое железо».
Суббота, 28 августа, 1559.
Остаток времени на Часах вымирания:
92 часа 1 минута (время местное).
Распинав наконец ящики, я вскочил на одно колено и выхватил резервную «беретту».
— Чисто! — послышался знакомый рык.
Рядом всплыл Симс (переносица со шрамом, один глаз заплыл) со своей М-4.
— Чисто! — эхом, проорал откуда-то Банни. Вскоре, разгребая завалы из коробок и папок, с правой стороны возник и он.
— Сержант, а где у нас противник? — с напускной суровостью спросил я, найдя и водрузив на место шлем с прибором ночного видения.
Вместо ответа Банни точечным фонариком посветил на приоткрытую заднюю дверь. Подобравшись, пинком закрыл ее. Внутренний замок был сломан.
— Что, в погоню?
— Нет. Баррикадируемся.
Вместе с ним мы дружно стали закладывать ящиками обе двери. Старший задумчиво наблюдал за нашими стараниями со стороны.
— Чего? — спросил я, отвлекаясь.
— Слушай, кэп, а тебя, часом, последним ящиком по башке не долбануло? Или мне провести проверку на вменяемость: расспросить, кто есть ты, а кто президент Североамериканских Штатов и все такое? А, капитан?
— Я — это я, а вице-президент, как у меня записано, жопа с ушами.