Фабрика грез
Шрифт:
Джордан появилась в дверях ванной уже одетая и готовая к выходу: в брючном костюме от Ива Сен-Лорана, с очень аккуратной сумочкой от Шанель, свисающей с левого плеча.
— Давай, дорогой, пошли. Я обещала Роксане, что мы заедем за ней в половине восьмого.
— Значит, на десять минут опоздаем.
Он посмотрел на шелковые брюки, красиво облегающие бедра жены. Потом потянулся к ней:
— Давай еще разок, на удачу.
Она отмахнулась от его руки, как от навязчивой мухи.
— Том, нельзя опаздывать. Ты же знаешь Роксану. Она не будет ждать. Возьмет и закажет лимузин по телефону. А я хочу появиться именно с ней. Это будет удачный ход. Ты понимаешь? Она обещала мне добыть в спонсоры следующего приема журнал «Вог». Разве не здорово? А когда мы вместе ходили в школу…
Голдман
— Ты слушаешь меня?
— Ну конечно, дорогая, конечно. Это важный прием.
Приемы Изабель были всегда важными, и ему не хотелось ссориться с женой. К тому же, если повезет, он поговорит с Элеонор наедине.
Вдруг Том Голдман почувствовал, что не может больше ждать.
— Пошли, пошли, — сказал он, поправляя пиджак.
Ровно в восемь часов все были на местах: каждый слуга, каждый листочек на дереве. Ни единой морщинки на четырехстах ирландских скатертях. И ни следа циклона, еще полчаса назад свирепствовавшего перед глазами Сэма. Господи, да это же как военная операция, подумал Сэм. Да что там операция! Ни одна из них не могла быть проведена с таким эффектом! За несколько часов их дом стал воплощением фантазий Изабель об арабских ночах. Здесь были аромат, звон колокольчиков, все вокруг увивали цветы, все блестело драгоценностями, словно в угоду какой-нибудь наложницы в гареме паши, у которой глаза как у лани.
На секунду в образе этой наложницы Сэм Кендрик представил Роксану Феликс в прозрачных шелках, с длинными черными волосами под прозрачной вуалью и прикованную цепочкой на ошейнике, усыпанном драгоценными камнями, к ножке ложа. Он почувствовал, как внизу у него потеплело и потяжелело от хлынувшего туда потока крови.
Да, на другой планете это было бы хорошо, подумал он. Ну что ж, вдвойне будет приятно ей отомстить. Боже, эта сука хочет доказать, что способна его перещеголять! Сначала эти заигрывания с газетами. Потом она напустила на него Изабель, а его жена из тех женщин, которых нельзя игнорировать. Затем каким-то образом — ему еще предстоит выяснить, каким именно, — она сумела заставить Тома Голдмана проталкивать ее в «Артемис». Потом она выпустила пресс-релиз раньше, чем ее назначили на роль, и Элеонор Маршалл чуть не съела его, Сэмюэла Джека Кендрика за своим обезжиренным ленчем. А потом, несмотря на все вышесказанное, Роксане удалось добиться роли! Невероятная женщина.
И он поклялся Элеонор вставить ей перо в задницу.
Но что за шутки?! Вчера он звонил каждые полчаса, а она просто отказывалась отвечать на его звонки. «Сэм, извини, я сейчас занята. Я в душе. Я сразу тебе перезвоню». А потом вообще включила автоответчик.
Даже сейчас, день спустя, он чувствовал, как кровь его кипит.
Но он знал: сегодня она приедет. С последней протеже его жены, Джордан Голдман. И значит, никуда от него не денется.
Изабель появилась на верхней ступеньке лестницы, в наряде от Баленсиага, как раз в тот момент, когда фары первых машин осветили дорожки, ведущие к дому.
Откинув все свои мысли, и сердитые, и похотливые, Сэм Кендрик, хозяин дома, изобразил на лице улыбку.
Итак, шоу начинается.
Меган Силвер уцепилась за руку своего агента, словно он был ее талисманом. Дэвид Таубер. Она знает его всего четыре дня, но эти дни показались ей бесконечно длинными. Ощущение абсолютной нереальности происходящего охватило ее. Она не могла перестать вертеть головой, словно опасаясь, что все это сейчас растает и исчезнет, будто мираж в пустыне. У себя в Сан-Франциско она была умницей, интеллектуалкой, уверенной в себе, циничной девушкой — одним словом, совершенным представителем поколения девяностых. Девушкой, выросшей в грязи и с полным равнодушием к политике. Пусть она и не могла делать деньги, но все равно была крутая. Меган знала все стихи и песни Курта Кобейна, которые он когда-либо написал, считала Джима Моррисона алкоголиком-неудачником, пустившим по ветру свой талант, и обращалась по имени к швейцарам всех хипповых клубов. Она ходила в
И никто с ней не трахался. Она была девушкой из толпы.
Но здесь! О Боже, это ощущение даже хуже, чем то, когда она впервые попробовала наркотик. Меган совершенно потерялась. Сотни людей проходили мимо нее — и почти всем за сорок. Крупные властные мужчины расхаживали туда-сюда со строгим видом; казалось, все должны их бояться. А женщины? Толпы женщин! Все они демонстрировали свои камни, некоторые размером с яйцо какой-нибудь птички.
Они плыли мимо нее, проталкивались, окутанные клубами тафты, шифона и превосходного муарового шелка, и автограф модельеров был настолько очевиден, что даже она могла признать руку блестящего Версаче, который делал эти модели в расчете на женщин лет на тридцать моложе. Безупречная Шанель, которую ни с кем не перепутать. Гуччи со знаменитыми пуговицами. У всех дам чистая розовая кожа, так туго натянутая, что, когда они улыбались, казалось, она треснет. Они двигались так уверенно, брали хрустальные фужеры с розовым шампанским с подносов официантов так удивительно небрежно, как она могла бы взять банку пива.
А икру и трюфели они ели так, будто это чипсы и воздушная кукуруза. Ничего выдающегося.
С той секунды, как Дэвид помог ей выйти из нанятого им лимузина, Меган покинуло чувство успеха. Оглядев гостей, она поняла, кто она на самом деле. Песчинка. Совершенно не изысканная. Жирная. И бедная.
— У тебя все получается замечательно. Расслабься, — прошептал Дэвид ей в ухо и повел к буфету.
— Дэвид, послушай, я ничего не могу есть, — с несчастным видом сказала Меган.
Ей двадцать четыре года. Она чувствует себя неуклюжей, несимпатичной, как будто ее молодость — просто жестокая шутка. Что хорошего, если ей двадцать четыре, а у женщин, которых она видит здесь, бедра едва ли толще ее руки выше локтя?
— Да сможешь ты поесть, — сказал Дэвид с яркой улыбкой, застывшей на лице, и добавил:
— Пойдем-ка возьмем икры и фруктов. Во всяком случае, от этого не поправишься. И не ешь хлеба. Тебе сейчас не нужны дополнительные углеводы.
— О'кей, — пробормотала Меган, чувствуя себя даже толще обычного.
Но конечно, она испытала и чувство благодарности.
Дэвид так хорошо обращается с ней, он даже хочет помочь ей с диетой… А уж он-то все знает. Сам Дэвид Таубер — превосходный экземпляр, образец физической формы, подумала Меган, бросив взгляд на своего спутника, который махнул рукой и кивнул четверым из толпы гостей буквально за одну минуту. Он сообщил, что его смокинг из последней коллекции Ральфа Лорена. Как Дэвид в нем потрясающе выглядит! Темная шерсть глубокого синего цвета, почти черного, оттеняла карие глаза и песочные волосы. Скроен безупречно и так же безупречно сидит на мускулистом теле спортсмена.
Присутствие рядом Дэвида придавало Меган уверенности. По крайней мере не приходится стыдиться сопровождающего. Платье, которым она совсем недавно гордилась, выглядело просто дешевкой. Но никто не станет обращать внимание на ее платье, если с ней рядом Дэвид. Крупные шишки и кинозвезды роились вокруг, но Меган знала одно: она здесь с парнем, который выглядит лучше всех.
— Ну вот. — Он протянул ей маленькую тарелочку с горкой сверкающих икринок. Ломтик лимона и крошечное серебряное блюдечко с клубникой и крыжовником. На каждом блюдечке серебряные ложечки, аккуратно положенные сбоку. — И еще возьми бокал шампанского.
— Что, можно? — с сомнением спросила Меган.
— Мы празднуем, — великодушно ответил Дэвид.
И она почувствовала его сильную руку на своем локте.
Он уверенно повел ее сквозь толпу к одному из увитых розами столов на террасе, поближе к тому месту, откуда было видно, как, блестя огоньками, покачиваются сотни маленьких свечек на темной глади бассейна.
Он взял лимон, выжал его на икру, и тонкая струйка лимонного сока потекла по его ладони к запястью. Меган почувствовала, как внутри что-то шевельнулось. Никто не прикасался к ней с тех пор, как они расстались с Рори, но не потому, что никто не хотел ее. И тут вдруг ей ужасно захотелось наклониться и слизнуть сок.