Фабрика мертвецов
Шрифт:
– Може и схарчили его уже! – немедленно вставил уцелевший стражник.
– Мовчи вже, трусло несчастное! – урядник замахнулся на него хлыстом.
– А чего я мог-то, Гнат Гнатыч? У меня, вона, даже ножиков, как у их высокородия, нету.
«Потребовались ожившие мертвецы, чтоб местные начали величать отца «высокородием». – меланхолично подумал Митя.
– Придется вам мою сорочку взять, Аркадий Валерьянович! – устало улыбнулся Штольц. – Мите тоже что-нибудь подберем. Он у вас герой: не струсил, не растерялся.
– Все мои рубашки к Митиным услугам! –
– Ингвар! – раздраженно перебил его старший Штольц и торопливо заговорил. – Бери господина стражника в кузов. Я тоже с Ингваром поеду, ваш автоматон лучше не перегружать.
Отец взобрался в седло и бережно потянул рычаги. Пусть и с неприятным клацаньем, но автоматон ожил.
– Вы молодец, Ингвар! – радостно крикнул отец, выводя автоматон на дорогу.
«Для этого плебея у отца похвала нашлась, не то что для родного сына. Да если бы не здешняя дорога, паро-конь бы и шагу не прошел!» – глядя на шумно припадающего на переднюю ногу и то и дело брызгающего кипятком автоматон, скривился Митя.
– Я так понимаю, с Ингваром ты тоже не поладил? – скрежещущий отцовский автоматон поравнялся с Митиным. – Да что с тобой такое? Солнышко светит, мы выжили… а могли ведь остаться тут, как те двое несчастных…
«И тоже потом восстать?» - мелькнула мысль, но Митя только тряхнул головой, отгоняя: даже думать об этом было омерзительно – до тошноты, до ледяной ломоты в костях.
– Если уж вы сами понимаете, что тут опасно, отпустили бы меня в Петербург, к бабушке. – сквозь зубы процедил он.
– Бросишь меня? За бабкину юбку прятаться побежишь? – помрачнел отец.
– Я думал, вы сами хотите защитить своего единственного ребенка. – сладко протянул Митя.
– Какой ты ребенок! Шестнадцать скоро, дед твой покойный в этом возрасте уж в сторожах ходил, а к семнадцати околоточным надзирателем стал. Времена тогда, конечно, другие были, ну да какая разница! Неужели тебе самому не интересно, кто за всеми здешними делами стоит?
– Совершенно не интересно. – равнодушно бросил Митя и злорадно подумал: «Тем паче, что я-то знаю… а не скажу! И плевать, что это глупо! А постоянно сына попрекать, теперь вот тем, что я не околоточный – это хорошо? Сами докапывайтесь!» - Мне сейчас только одно интересно – я со всех окрестных помещиков сорочки переношу, пока мы багаж со станции получим? Может, уж проще сразу новых из Петербурга заказать, все быстрее станет? – и ускорил паро-коня, стремительно обгоняя искалеченную машину отца.
– Только о тряпках и думаешь, чисто девица! – крикнул тот вслед, но Митя уже умчался вперед.
Пугнул каурого урядника, обогнал паро-телегу, мстительно швыряя пыль из-под копыт в лицо Ингвару. И понесся дальше клацающей механической рысью. Дорога поднималась в гору,
– Что? – каким образом отец на своем покореженном паро-коне оказался рядом, обогнав остальных, Митя не знал и не интересовался. Он только поднял руку, указывая вперед, но отец уже и сам видел.
Впереди был перекресток – дорога, по которой они ехали, встречалась с другой, поуже, но такой же гладкой и ухоженной во всем… кроме перегородившей ее разбитой телеги. Обыкновенной, не паровой. Борта телеги выломали, так что во все стороны торчали острые щепы. Оглобли, совершенно пустые, были искорежены и висели лохмотьями, будто их погрыз гигантский кролик. И никого – ни возницы, ни лошадей. Только странно знакомые ящики и баулы вывалены в дорожную пыль.
Не дожидаясь отца, Митя тронул автоматон и подъехал к телеге. Большинство коробок было вскрыто – не ножом, а будто их когтями рвали или грызли. У тележного колеса натекла темная лужа. Над ней, сыто звеня, кружили мухи. Земля вокруг была так взрыта, что не поймешь, кто тут топтался. Только у края лужи четко отпечаталась босая ступня – детская.
– Да… - сказал подъехавший сзади отец. Молчаливые Ингвар с братом стояли у него за спиной – им явно было не по себе. Урядника и вовсе не было видно. – Да… - отец нагнулся к распотрошённой коробке – и вытащил из нее завернутую в солому паровую яйцеварку. Следом выпала механическая кофемолка с отломанной ручкой. – Это наши вещи. Я просил начальника станции, чтоб он при первой же оказии отправил. Сдается, это она и была. – он наклонился над другим ящиком – и зло хмыкнул, глядя на осколки стекла и обломки проволоки. – Оборудование, что я привез из питерского департамента, вчистую разломано! Ящик с книгами и амулетами тоже.
Митя выпрыгнул из седла и бросился к громадному дорожному сундуку, больше похожему на шкаф. Рванул крышку – безжалостно, с мясом выдранные замки только жалко клацнули. Крышка отлетела в сторону, открывая отделанное кожей нутро – с вешалками для сюртуков и брюк, и ящиками для белья. Митя замер.
Все его сюртуки были безжалостно иссечены: без рукавов, с раскромсанными полами и изувеченными воротниками. Панталоны разрублены пополам – будто их растягивали, а потом рубили шашкой, одни за другими. Митя дернул ящик с сорочками – ременная ручка осталась у него в руке. Рыча и обламывая ногти, он потянул ящик на себя… и под ноги ему посыпались мелко посеченные белые лоскуты.
– Эта была французская.
– сжимая в кулаке откромсанный с чудовищной яростью манжет, прошептал он. – Лионский шелк.
– и вдруг издал протяжный, вибрирующий смешок.
Отец и Штольцы поглядели на него с одинаковой брезгливой жалостью, кажется, принимая смех за истерику. А Митя уже хохотал в голос – потому что теперь он знал не только про Остапа Степановича, который стоял за разгулом навий в окрестностях, и за убийством путейца с сыном, наверняка, тоже. Он знал и тех, кто стоит за самим Остапом Степановичем!