Фабрика номер 7. Рассказы
Шрифт:
– Теперь за колготками. – сказала Мила.
– А мармеладки?
– А мармеладки после. По дороге.
– Мам…
– Не ной.
– Я виновата, что мне жарко?
Мила не выдержала.
– А я виновата, что у меня цикл!
– Как мотоцикл? – догадалась дочь.
– Именно. Мотает и мотает. Скорей бы уж климакс что ли.
– А это что?
– Это как Турция. Лежишь и ни о чем не думаешь. Только лучше. Стояночка…Смотри, доча. Сколько колготок!
– У нас уже столько колготок…Мы самые настоящие колготолионеры. – Оля начала загибать пальчики. – У тебя, у меня, у бабы, у папы…
– Тихо ты! – Мила оглянулась по сторонам. Они стояли
– Ага. – понимающе протянула дочь. – Девочки носят колготы, а мальчики кальсоны. А я думала все дело во вторичных половых признаках.
– Что? – Мила едва успела подхватить, выпавшую из рук упаковку с брестскими колготами. – Ты где такого набралась?
– Юлия Александровна…
– Дурдом – резюмировала Мила.
– Дурдом. – согласилась дочь. – И детский сад немножко. Мам, я игрушки посмотрю?
– Денег нет! –отрезала Мила. – Вот папа приедет.
Не по годам развитый ребенок, скептически улыбнулся и отвернувшись, быстро съел козявку. Мила поставила сумку на пол и начала перебирать колготки. Искала не то что нужно. Искала отдохновения.
– Мам!
– О, Господи. Что! – забыв про оставшуюся на полу сумку, но вернув колготки на место, Мила побежала на крик дочери.
– Смотри. Чешки.
– Чешки. – согласилась Мила. – И что?
– Да ничего. – пожала Оля плечами. – Просто у меня чешки порвались.
– Ерунда. Там скотчем залепить. Всего делов. И стоят…– Мила присмотрелась. – Ольк, на 200 рублей дороже чем мои колготки. Ольк?
Мила недолго задержалась перед такими невыносимо красивыми чешками. Цокнула языком и отрицательно замотала головой. Дочку она нашла у сумки и колгот.
– Мам, давай. Покупай уже. Я почти таю.
Тревожкина Мила тащила из магазина универсальную сумку, пакет с продуктами, дочку Олю и пятилитровую баклагу с водой. Но не все вышеперечисленное тяготило ее.
– Все-таки все правильно. – говорила она на ходу. – Что мы, нищие какие? В дырявых чешках ходить. И что что полторы тысячи осталось. Я в Газпроме работаю. Через две недели зарплата. Так-так-так.
Мила остановилась. Поставила на снег баклагу, сумку, пакет с продуктами и дочку Олю.
– Это что такое?
– Помадка. – ответила дочь.
– Нет. Это свинья. Посмотри, все измазалась. Не трогай лицо!
Мила нырнула в сумку и вместо искомых салфеток вытащила оттуда…
– Эт-то что такое? Ольга Владимировна?
– Я не украла…Я отдам. Когда до денюжков дорасту.
Мила оглянулась. В руке она держала упаковку нелегально добытых колгот.
– Пойдём. – твердо сказала Мила. И они пошли.
– Как мой размер узнала? Это же воровство…
– Никто не видел.
–Ты зачем это сделала?
– Ты на них смотрела, как я на помадку.
– И?
– И все равно купила чешки. Ты, молодец, мама. Я бы так не смогла.
– Это пока… А с другой стороны. – начала раздумывать Мила. – Мы можем денюжки и через две недели донести. Раз не видел никто.
– Правильно, мамец. – поддержала дочка.
– Решено. Только ни кому. Слышишь?
– Я кремень.
– Не говори так.
– Так папа говорит.
– Вот именно.
– Мам?
–Что?
– А почему мы опять в магазин идем?
Колготки они вернули. А ночью, уложив дочку, Мила сидела у открытой форточки, курила сигарету Гламур и размышляла.
– Так-так-так. Скотч есть. Володька приедет. Когда-нибудь… До зарплаты почти полторы тысячи. Протянем. Нужно вот что сделать…
Что нужно сделать, Мила не додумала. Оставила на завтра. Да и Бог с ним. Что ни сделает русская женщина, она сделает это правильно
Упадок и разрушение деда Вилкина?
Дед Вилкин умер 10 августа 2018 года. До этого он прожил громобойных 77 лет, а умер тихо и незаметно. Настолько, что об этом печальном событии до сих пор никто не догадывается. Ни на почте, куда дед Вилкин все также ходит за пенсией. Ни в «Пятерочке» на Кирова 15, где продвинутый дед нет-нет да и прикупит по акции фигуристую бутылочку салатовой текилы и развесных вымороженных креветок. Побаловать себя вечерком под киселевофрению и полночный хронический ургантизм. Разве что лучший друг, тоже бывший машинист маневрового, Генадий Генадьевич Ёптель спросит удивленно.
– Ты чего, Сёма?
– А? Что? – оторвется от своих тяжелых раздумий дед Вилкин.
– Я говорю, ты зачем огурец пьешь? Это ж закуска.
Опомнится и тяжело вздохнет дед Вилкин. Протиснется своим расплющенным тепловозной осью пальцем в стакан. Выковыряет огуречный кружок и захочет все рассказать верному дружбану Ёптелю. Но как и во все прошлые разы не осмелится. Вместо этого хорошенько намексиканится перед телевизором и покажет в конце концов коллекционеру паспортов В.В. Познеру, что о нем думает Фабрика № 7, Калужской области. Имеет право дед Вилкин. У Познера такая же российская пенсия, а дед Вилкин еще подрабатывает. Лосей в сезон бьет в Беловодском заповеднике. Бил. Теперь нечем и незачем. 10 августа к деду должен был приехать внук. Год не виделись. Хотя вот она Москва. Рядом лежит. Переливается. Неуловимая. Многомиллионная. Такая большая, что, кажется, ее и нет вовсе. Фантазия – да. Реальность – да. Все да. Но так не бывает, а значит что-то здесь не так. С этой Москвой. С Фабрикой № 7 все понятно, а вот Москва никого не слушает. Делает что хочет и с кем хочет. Поэтому дед Вилкин в Москву не ездил. Максимум приближения – это деревня Селятино, а дальше ни-ни. От Москвы-жизнемешалки держался подальше, поэтому и прожил свои года без последствий. Так как сам хотел. Своей волей, а не чьим-то желанием.
Одни они остались. Дед и внук. От большой семьи ошмётки. Два сына у деда Вилкина было. Два. Нормальные такие Вилкины становились. Женами и детьми обросли. Старший дом затеял ставить и вот оно как вышло. Обычная история. Из топких 90-х так и не выбрались сынки. Старший со всей семьей под грузовик угодил, а младший (внук от него), когда Бумажка свернулась, пошел известной проторенной дорожкой вместе с супругой своей. Ленкой Мотылихой. Бабёнкой хорошей но податливой. Поддавала Ленка хорошенько. От сынка не отставала. Пили одинаково, но склеились по-разному. Сынок от рака горла в районной больничке. Дед Вилкин тогда с бабкой мандарины принесли. Кулёк целый нарыли. Неплохо так для 98-го дефолтного. Зашли в палату. Бабка выть осталась, как положено, а дед вышел. Не было там его сына. Что-то серое, рыбье лежало в больничной простыне. Не смерть это была. Дед Вилкин видел смерть. Она, чтобы не думали, живая. Интригует, борется. Кого-то на арапа берет, а к кому-то тихой сапой. Всяко бывает и леща подходящего жизнь смерти выписать может, если сам человек в понятии. Здесь же…А что здесь? Давней пустоты продолжение. Пустота не живет, не умирает. Она как средневековый Китай. Ждет на берегу, когда чего-то там проплывет. Может да, а может нет Может нет, а может да. Где здесь человеку место? А раз нет человека, то зачем выть-скулить над бледной застиранной простыней?