Фабрика офицеров
Шрифт:
— Катер, — угрожающе тихо произнес капитан Федерс, — если вы сейчас же не исчезнете, я расскажу здесь историю об одном начальнике, который силой раздевает своих подчиненных — своих подчиненных женского пола, что, конечно, понятно, но никак не простительно. За это положена тюрьма. А туда я вас упеку только для того, чтобы иметь возможность спокойно сыграть здесь партию в шахматы.
Капитан Катер мгновенно исчез — как комета. Он, правда, пробормотал какие-то слова, но никто их не разобрал. Однако они были похожи на протест. Этим он пытался сохранить свое достоинство.
— Что, вы сказали, он делал? — спросил встревоженно Крафт.
— Откуда я знаю? — Федерс сделал ход конем и поставил под угрозу ферзя Крафта.
— Однако ваше обвинение было недвусмысленно.
— Оно, вероятно, и справедливо, — равнодушно ответил Федерс. — Но какое мне до этого дело? Он мне мешал — я хотел от него избавиться. Поэтому я и придумал кое-что, а так как я уверен, что у Катера совесть нечиста, то можно выдвинуть любое обвинение, — это тактика, мой дорогой. Однако следите лучше за своей игрой. Если вы не будете внимательны, то за три хода я сделаю вам мат.
Крафт пытался сосредоточить внимание на игре, но это ему не удавалось. Федерс снова начал действовать.
— Посыльный! — громко крикнул он на весь зал. — Бутылку коньяка для меня — на счет капитана Катера!
Крафту еще раз удалось спасти своего ферзя. Однако Федерс сделал тотчас же ход слоном справа. Затем он схватил бутылку и наполнил до половины два стакана. Крафт быстро оттянул своего ферзя на самое заднее поле.
— И все же, — осторожно продолжил обер-лейтенант прерванный разговор, — офицерский корпус состоит ведь из отдельных личностей — из людей с самыми различными взглядами, способностями, качествами.
— Конечно! — воскликнул Федерс. — Точно так же, как и корпорация дворников или мусорщиков. И там вы найдете тоже тихих пьяниц, богобоязненных домашних тиранов, размышляющих гуманистов и легковерных нацистов, приверженцев кайзера и социалистов.
Крафт усмехнулся:
— Вы соизволите сравнивать дворника с офицером, господин капитан?
— Ну да, возможно, я несправедлив по отношению к дворникам. Но на них распространяется распоряжение: подметайте улицы! Это, к их счастью, простое требование. К офицерам же относится приказ: ведите войну! А это уже немного сложнее. Тут уже ничего не сделаешь скромным распоряжением об очистке улиц, тут нужны горы уставов, распоряжений и циркуляров, уже хотя бы для того, чтобы по возможности надежно исключить любое побуждение личности к рассуждению: машина должна функционировать, производство должно идти полным ходом. А там, где производственных инструкций недостаточно или они могут быть не поняты, царит приказ, — приказ, который должен беспрекословно выполняться.
И тут капитан Федерс, не раздумывая, пожертвовал ладьей. Он хотел добраться до короля противника. Он прорывал позиции старшего лейтенанта беспощадно и успешно, но не проявлял ни малейшего Удовлетворения. Его нервозность, его почти лихорадочная напряженность не ослабевали. Он снова и снова смотрел на свои часы, и взгляд его с недоверием следил за медленным движением стрелок. Он подозвал посыльного:
— Мне нужно знать точное время.
— Без нескольких минут семь, господин капитан, — ответил солдат, исполнявший обязанности официанта.
— Чудак, — раздраженно сказал Федерс, — мне не нужно твое гадание, мне нужно точное время. Точное до минуты.
Посыльный исчез, но тут же вернулся и поспешно доложил:
— Восемнадцать часов пятьдесят шесть минут, господин капитан. Сказали по радио.
— А можно верить радио? — спросил Федерс.
— Когда сообщают время — можно, господин капитан.
Федерс рассмеялся: ответ ему понравился. Солдат мог бы быть его учеником, но он разносил здесь бутылки со шнапсом и жратву. Ну что ж, возможно, ото и лучше, чем мучиться с офицерами. Возможно, и умнее. Во всяком случае — приятнее.
— Поймите меня правильно, мой дорогой Крафт, — подчеркнуто сказал капитан и осушил свой стакан. — Я не бунтарь и не реформатор, я просто пытаюсь очертить более четко наши границы. Вас мучает сейчас, очевидно, определенное воспитательское честолюбие, Крафт, а это все, конечно, чепуха. Срок обучения на наших офицерских курсах — одиннадцать недель, больше времени война нам для этого не дает. Чего вы хотите достичь за эти несчастные одиннадцать недель, Крафт? Вы что, хотите преобразить людей, отчеканить индивидуумы, сформировать личности? Это ведь бред собачий. И даже если не менее восьмидесяти процентов фенрихов — жалкие неудачники, все же не менее восьмидесяти процентов из них станут офицерами. Норма всегда выполняется. Или вы полагаете, что мы можем здесь, в военной школе, дать повод для того, чтобы нас считали неспособными? Ни в коем случае! Стало быть, мы выдаем поточную продукцию. Да нам и не остается ничего другого, как за это предоставленное нам короткое время до тошноты напичкать обучаемых самыми элементарными основами знаний. И что самое важное — мы втолковываем им здесь в последний раз, что приказ есть приказ.
Федерс снова посмотрел на часы и поспешно склонился над шахматной доской. При этом он полностью попал в сноп света, падающего от лампы. Резкие тени легли на его умное, страдальчески перекошенное лицо и избороздили его до неузнаваемости.
— Давайте выводите ферзя, — сказал он, — нам пора уже кончать.
— Ты сегодня какая-то безучастная, — сказал мужчина и немного приподнялся.
— Нет, нет, — возразила Марион Федерс, — я неудобно лежу. Твоя рука мешает мне.
— Она все время лежит у тебя под головой, но ты только сейчас заметила это, — промолвил мужчина.
— Я медленно прихожу в себя, но потом становлюсь очень чувствительной, как тебе известно, — оправдывалась Марион Федерс.
Они лежали в гостинице, в небольшой квартире, принадлежащей капитану Федерсу. Марион Федерс неподвижно смотрела в потолок.
Мужчина рядом с ней уютно потянулся. Его волосы даже сейчас были декоративно завиты. Глаза его смотрели мечтательно, а красиво очерченные губы были чувственно приоткрыты. Это был Зойтер, обер-лейтенант и офицер-воспитатель первого потока по прозвищу Миннезингер. Его имя было Альфред; друзья и женщины звали его Фредди.
— Я тебя очень разочаровываю, Альфред? — спросила Марион Федерс.
— Нет, нет, — заверил он ее, — ни в коем случае.
— Я кажусь себе иногда такой ужасно неблагодарной.
— Прошу тебя, перестань, — произнес он небрежно, принимая это последнее замечание Марион на свой счет. — Ты можешь быть абсолютно спокойна: у каждого бывают иногда неудачные минуты. — Он еще немного приподнялся и принялся рассматривать ее. Она лежала на спине и, прищурив глаза, снизу смотрела на него. Затемненный свет ночной лампы освещал ее тело розовым светом.