Face-to-face
Шрифт:
Слегка качнувшись от неожиданности и пронзившей душу боли, Рустэм на миг прикрыл глаза, потом вновь посмотрел на съежившуюся девочку.
— Не надо так говорить, Таня, — глухо сказал он. — Следователь уже установил правду, так что тебе никто не поверит. Я понимаю, ты хочешь, чтобы желание твоей мамы было выполнено, но…
— Мама стерла отпечатки моих пальцев с ножа, она хотела, чтобы подумали на нее, а не на меня. Она сказала, что из-за этого вся моя жизнь будет загублена. Она просила меня молчать, идти домой и никому ничего не говорить, и она не хотела… Она не хотела убивать себя. Мама… пошла на могилу тети Лизы, потому что думала, что потом ее посадят в тюрьму, и тогда она уже не сможет… А когда вдруг стали кричать, она испугалась, что я не выдержу и все расскажу, и потому… И еще ей было стыдно перед папой, перед тетей Халидой — за все. Она подумала, что не сможет теперь смотреть им в глаза, она вправду так подумала! И тогда… Я бежала, чтобы ее удержать, но не успела.
Тяжело вздохнув, Рустэм устало покачал головой.
— Ты не можешь знать, что думала твоя мама перед смертью, и никто уже этого не узнает.
— Я всегда знаю, что думают люди. Я знала, что думала моя мама, я знаю, что сейчас думаете вы: вы хотели бы мне помочь, вам меня жалко, и вы не знаете, что делать. Но не надо меня жалеть, я убила, понимаете?
— Подожди, не кричи так, — попросил ошеломленный Рустэм, касаясь рукой виска, — я видел много непонятного в своей жизни, много такого, что ученые не всегда могут объяснить, но сейчас я хочу, чтобы ты не волновалась, а спокойно мне все рассказала.
И Таня начала рассказывать. Обо всем — о своих бабках и прабабках с отцовской стороны, об их способностях, которые проявлялись в минуту сильного волнения. И о том, что у нее самой эти способности оказались во много раз сильнее — настолько, что ей бывает страшно. О том, как она мучилась, узнав, что мать изменяет отцу. О том, как бросила свою угрозу в лицо Ильдериму, и после этого прочитала в его мыслях свой приговор.
— Он хотел нас убить, понимаете? — плача, говорила она. — Убить меня и маму. Потому что раньше у него была одна нехорошая женщина, болевшая сифилисом, и дядя его жены очень сердился. Он не дал бы вашему сыну вступить в партию и поехать заграницу, если б узнал. Но я никогда в жизни никому бы не сказала, никогда! Я просто очень рассердилась, потому что ваш сын плохо подумал о моей маме, и я сказала ему… Я пригрозила, а он решил нас убить. Я это ясно видела, я даже знала как — он разобьет мне голову, задушит маму, а потом сбросит нас обеих в пропасть и уедет из села на грузовике своего друга. Я не знаю, как я смогла его ударить ножом, но я защищалась! А мама просто хотела меня спасти.
Рустэм поднял руку, веля ей замолчать, потом встал, подошел к окну и долго стоял, глядя в ночную черноту, а лицо его казалось высеченным из камня. Наконец он повернулся к Тане и медленно произнес:
— Ты говорила сейчас о таких вещах, о которых не могла знать, поэтому я готов тебе поверить. Если так, то ты все сделала правильно, но никому и никогда не рассказывай того, что сейчас рассказала мне. Пусть все будет так, как пожелала твоя мама: ее похоронят на нашем кладбище рядом с сестрой, я так решил. Тело своего мужа пусть Айгуль увезет в Тбилиси, как хотела прежде.
Взгляд его потемнел, и лицо стало мрачным.
«Сто лет назад мой дед мальчиком убивал русских, мой отец сложил голову на последней войне с немцами, и я тоже там был, я тоже убивал. Тот немец, который чистил винтовку — он не ждал нападения, мы подкрались незаметно, чтобы снять их посты. Немец что-то насвистывал, повернулся, я видел его глаза — светлые, прозрачные, как стеклышко, я до сих пор их помню. Врагу нельзя смотреть в глаза, когда должен его убить, иначе потом всю жизнь будет сниться этот взгляд. Потому что человек не рожден для того, чтобы убивать человека. Но ради чего один из моих сыновей готов был стать убийцей? Убийцей женщин! Ради партбилета и жизни за границей? Интересно, видела ли девочка его глаза, когда…Нет, это должна была сделать не она — я сам должен был стереть его с лица земли!».
Глаза Тани широко раскрылись, в них мелькнул ужас.
— Не надо! — коротко вскрикнула она, поднеся руку к горлу. — Не надо так думать, пожалуйста! Я не видела его глаз, нет!
— Замолчи! — жестко приказал Рустэм. — Я обещал сделать так, как ты просила, а теперь уйди. Уйди, пожалуйста!
Впервые в жизни бесстрашный Рустэм Гаджиев почувствовал, что внутри у него все холодеет от страха. И уже Тани давно не было в его доме, а он все никак не мог прийти в себя — ему казалось, что где-то в углу комнаты прячется призрак, читающий его мысли.
Под вечер следующего дня Наталью Муромцеву опустили в землю рядом с ее сестрой Лизой. Накануне Фируза, испросив у мужа позволения, уехала в Тбилиси на похороны Ильдерима и сказала, что останется у невестки Айгуль до той поры, пока со дня смерти сына не минет год. Своей приятельнице Асият она по секрету сообщила, что, скорей всего, вообще не вернется туда, где похоронена женщина, лишившая жизни ее мальчика. Мудрая Асият в ответ лишь покачала головой и, вздохнув, ответила:
— Многие люди нашего села тоже не хотели этого, но твой муж Рустэм так решил, а раз он считает, что так надо, то и остальные будут так думать. Люди ведь только думают, что у них есть свои желания и мысли, а в действительности за них всегда желает и мыслит кто-то один. Уже сейчас многие начали говорить, что Рустэм сделал правильно, а через год все начнут осуждать тебя, если ты не вернешься к мужу.
— Халида тоже против меня, — горько сказала Фируза. — Ведь это по ее просьбе мой муж Рустэм согласился похоронить в нашей земле убийцу ее брата. Что ж, я покорно снесу то, что уготовила мне воля аллаха, но она пусть родит своего ребенка без меня, и пусть встретит горестную весть, которая ее после этого ожидает, тоже без меня.
— Горе замутило твой разум, — с укором возразила ее подруга, одна в селе знавшая о смерти Юрия. — Разве можно желать печали родной дочери? Я еще не сказала тебе, что твой муж Рустэм просил меня завтра перейти жить в дом Халиды, чтобы не оставлять ее одну — ведь ты надолго уезжаешь.
— И ты оставишь свой дом? — удивилась немного задетая Фируза. — Ведь скоро в твоем саду созреет урожай.
— Рустэм пришлет людей мне в помощь, сын и зятья мои тоже приедут, не волнуйся.
Сергея на похоронах жены не было, но никто из односельчан Рустэма Гаджиева его за это не осудил. Сразу же после похорон Петр Эрнестович увез племянницу в Тбилиси, а оттуда они вылетели в Москву.
В аэропорту Домодедово их встретила бывшая аспирантка Петра Эрнестовича Лариса Кукуева. Теперь она, правда, была не Лариса Ку-куева, а кандидат наук и доцент кафедры общей биологии МГУ Лариса Витольдовна Китаева, но для своего научного руководителя она так и осталась застенчивой девочкой, которая отчаянно краснела, делая свой первый доклад на ученом совете.
Муж Ларисы ожидал их, стоя рядом с машиной у входа в здание аэропорта. Пока ехали, Таня дремала на заднем сидении, привалившись к мягкому плечу Ларисы, а та, обняв девочку и слегка подавшись вперед, негромко говорила Петру Эрнестовичу, сидевшему впереди рядом с ее супругом:
— Все без изменений. Вчера я привозила профессора Клейнера, но он не сказал ничего нового, диагноз тот же, причина — обширное тромбообразование. Но сейчас состояние стабилизировалось, я сказала вам по телефону.