Face-to-face
Шрифт:
Петр Эрнестович на мгновение прикрыл глаза, пытаясь побороть подкатившее к горлу отчаяние, и глухо спросил:
— В сознание не приходила?
— Нет. Из записи врача «Скорой», оказавшего первую помощь, следует, что все случилось внезапно. По словам пассажиров, с которыми Ада Эрнестовна ехала из Ленинграда, в поезде она ни на что не жаловалась, выглядела прекрасно. Утром в тот день встала пораньше, еще и остальных разбудила, чтобы успели умыться — перед Минводами туалет закрывают. Проводница принесла чай, позавтракали, а минут через двадцать Ада Эрнестовна внезапно
— И ведь мы все это время были уверены, что Ада спокойно отдыхает в Кисловодском санатории, никто и подумать не мог! Злата с детьми уехала в Пярну, я спокойно работал, Сережа… Сережа уехал в Дагестан на свою базу. Если б только… Да, все могло бы быть иначе.
— Как Сергей? — спросила Лариса, искренне сочувствуя горю бывшего шефа, которого она искренне любила.
— Плохо. Ведет себя неадекватно, говорит невообразимые вещи. Я было рассердился на него, но теперь понимаю, что зря — у него шоковое состояние.
— Несчастный случай?
— Да, — коротко ответил Петр Эрнестович, не желая вдаваться в подробности, — я пока не стал ему рассказывать про Аду. Злате тоже пока ничего не сообщил — ни про Аду, ни про Наталью. Она там в Пярне одна с детьми, начнет метаться. Ты уж прости, Лариса, что я тебя обеспокоил своей просьбой, но все так внезапно…
— Что вы, Петр Эрнестович! Когда я узнала про Наташу, чуть с ума не сошла, не могла поверить, — она спохватилась, испуганно покосившись Таню, но чуть успокоилась, увидев, что девочка спит, и с укором добавила: — Как вам не стыдно, к кому же еще вы должны были обратиться, если не ко мне?
— Ладно, спасибо, Ларочка. Ты узнала подробности? Почему они сразу никуда не сообщили?
— Как всегда все напутали, сообщили не в тот дом отдыха. Да они бы и теперь не спохватились, но Аду Эрнестовну начал искать какой-то шведский профессор, с которым она познакомилась на конференции — кажется, она ему сообщила, где будет отдыхать. Это мне Миша Клейнер по секрету сообщил, его брат — зав. отделением, где лежит сейчас Ада Эрнестовна. Помните Мишку?
— Я помню всех своих бывших аспирантов, Лариса.
— Ну, особых подробностей, конечно, никто не знает, говорят только, что этот швед отыскал Аду Эрнестовну в больнице в Минводах, возмутился, что там нет должного ухода, позвонил в Стокгольм, а оттуда какие-то светила мировой науки сделали запрос в Москву. Там, конечно, мгновенно засуетились, Аду Эрнестовну на санитарном самолете транспортировали в столичную специализированную клинику, сразу же позвонили вам в Ленинград. А то почти месяц лежит человек где-то на периферии, и никто знать ничего не знает. Я просто в ужас пришла, когда мне стало известно о таком безобразии, и ведь, как всегда, даже не поймешь, кто виноват.
— Моя вина, моя, — тяжело вздохнул Петр Эрнестович, — закрутился в своем институте, потом Злата с детьми уезжала, Сережа уезжал, суета стояла страшная. Должен был, конечно, позвонить в дом отдыха, узнать, как она доехала. Не могу себе простить! Что-нибудь еще известно про этого шведского профессора?
— Мишка говорил, его фамилия Ларсон. Он, кажется даже, хотел приехать в Москву, но ему не продлили визу или что-то там еще. Петр Эрнестович, профессор просил вам передать, что сегодня он будет в клинике допоздна, и если вы захотите с ним поговорить…
— Понятно, спасибо огромное. Я тебе попрошу, Ларочка, если нетрудно — подбросьте меня сейчас в клинику к Аде, а Танюшку забери, пусть пока побудет у тебя.
Внезапно открыв глаза, Таня резко выпрямилась, оторвавшись от мягкого плеча Ларисы.
— Нет, дядя Петя, я пойду к тете Аде с тобой!
— Нельзя, маленькая, тетя Ада в реанимации, туда никого не пускают.
— Но тебя же пустят!
— Я сам врач, поэтому мне можно.
— Нет, я хочу к тете Аде!
Она выкрикнула это так громко, что муж Ларисы вздрогнул и резко затормозил. Лариса поспешно притянула к себе девочку и, погладив ее по плечу, сказала Муромцеву:
— Да ничего страшного не случится, Петр Эрнестович, пусть она посидит немного с Адой Эрнестовной, пока мы поговорим с врачами.
Других пациентов, кроме Ады Эрнестовны, в палате не было. Она неподвижно лежала с закрытыми глазами, от ее рук к стоявшим по обе стороны кровати капельницам тянулись гибкие трубки, лицо закрыто было маской аппарата искусственного дыхания, и лишь еле заметное шевеление одеяла на груди показывало, что больная еще жива. Таня, присев на стул рядом с кроватью, уставилась на беспомощное и безразличное ко всему существо, бывшее еще недавно живой, энергичной и ворчливой тетей Адой. Стоявший рядом Петр Эрнестович печально слушал поминутно заглядывавшего в историю болезни профессора:
— К сожалению, первичный диагноз подтвердился. В сознание так и не приходила, прогноз… — тут он запнулся, вспомнив, что о неблагоприятном прогнозе не следует говорить в присутствии пациента, хотя бы тот и находился без сознания, и увел Петра Эрнестовича из палаты.
«Я в сознании, Петя! Я не могу двигаться и самостоятельно дышать, но я слышу твой голос, я все время в сознании! Боже мой, неужели ты не можешь понять этого, брат?»
— Тетя Ада! — наклонившись над теткой, Таня пристально вглядывалась в закрытое маской лицо. — Ты меня слышишь, тетя Ада?
«Да, я слышу тебя, детка, но ты никогда этого не узнаешь. Ты не узнаешь, как я всегда любила тебя и вас всех, хотя и постоянно ругала».
— Нет, я все знаю, тетя Ада, знаю! Я знаю, что ты меня слышишь, я знаю, что ты всех нас любишь, и что ты любишь этого человека — Ганса. Ты все время думала о нем, когда приходила к нам.
На миг все замерло, а потом на Таню обрушился такой шквал мыслей тетки, что она покачнулась.
«Ты! Так это ты — девочка, рожденная четырнадцать лет назад, ребенок, владеющий даром естественного контакта. Значит, я все расшифровала верно, я была права! Тысячу раз права! Мир должен узнать о НИХ и результатах моей работы, хотя это будет стоить мне жизни».