Face-to-face
Шрифт:
— Нет, погоди, Таня, послушай! Я понимаю, это нехорошо, ты сердишься — на меня, на твою маму. Но это просто… Это случайно получилось, я клянусь, это никогда больше не повторится. Если ты скажешь кому-нибудь, твоей маме будет очень стыдно и плохо. И твоему папе тоже. Ты же не хочешь, чтобы им было плохо и стыдно?
«А мне будет еще хуже, — в отчаянии думал он, — отец меня если и не убьет, то выгонит из села. А этот чертов Зураб, дядюшка Айгуль? После истории с той шлюхой с сифилисом он ведь предупредил: если я еще хоть раз изменю его племяннице, он заставит ее подать на развод и написать заявление в парторганизацию завода. Теперь все рухнет — в партию не примут, и это после года кандидатского стажа! Да это равносильно гражданской смерти! А о повышении и загранпоездке можно вообще не думать, я навсегда конченый человек! Нет, надо заставить девчонку молчать. Мама была права — мне не нужно было встречаться с это сукой Натальей!»
Разумеется, Таня скорее вырвала бы себе язык, чем рассказала кому-нибудь о том, чему оказалась свидетельницей, но то, как этот человек подумал о ее матери, привело ее в ярость. Подняв глаза на стоявшего перед ней голого по пояс Ильдерима, она с ледяным спокойствием звонко произнесла:
— Нет, я не хочу, чтобы моей маме было плохо, но я хочу, чтобы плохо было вам! Вы не заставите меня молчать, ваш отец и ваша жена все узнают. И ее дядя Зураб тоже. И про ту женщину с сифилисом тоже все узнают, вот! Прямо сейчас пойду, всем расскажу! Вы не поедете ни в какую заграницу, и вас не примут в партию!
Последняя фраза прозвучала особенно злорадно — Тане припомнилось собственное неудачное вступление в комсомол. Повернувшись, она демонстративно шагнула к выходу, словно намеревалась прямо теперь же пойти и выполнить свою угрозу. Ильдерим одним прыжком обогнал ее, закрыл дверь и прислонился к ней спиной.
— Подожди, Таня, подожди! Давай, поговорим, мы же с тобой оба взрослые люди. Ты умная девочка, и ты меня выслушаешь.
Заискивающе улыбаясь, он смотрел на нее и думал:
«Да, другого выхода нет. Только надо быстро — шагнуть к ней, схватить за горло и головой о холодильник, он железный. Наталья… Ее придется задушить, она поднимет крик. Потом обеих в пропасть — с такой высоты от тел мало что останется, а пока их найдут, шакалы наполовину растерзают. Успею — рассвет еще нескоро. Потом пусть выясняют, а меня здесь никто не видел. Мама одна только знает, но она никогда не выдаст. В пять утра Расул поедет за солью в Лагодехи — успею уехать с ним».
Таня отскочила еще до того, как он успел сделать шаг в ее сторону.
— Не подходите, я закричу!
— Что ты, зачем кричать? Я просто хотел поговорить с тобой.
Взгляд Тани метнулся и уперся в стол — в лежавший рядом с буханкой хлеба большой нож, который Фируза выронила из рук при виде Натальи, да так и не успела прибрать.
— А я не хочу с вами говорить, оставьте меня в покое!
Наталья, натянувшая, наконец, платье, в недоумении выпрямилась, держа в руках свои босоножки. Таня, проскочив мимо нее, бросилась к столу, уперлась в него спиной, а правой рукой лихорадочно шарила позади себя, нащупывая нож.
— Таня, ты только послушай меня — всего минуту.
Ильдерим подошел совсем близко, ей некуда было отступать, и все же она ощущала, что он не решается.
«Нет, придется, выхода нет. Иначе конец всему. Стол дубовый, лучше будет ее не о холодильник, а виском об угол стола, пока Наталья не опомнилась, а потом…»
Вот теперь она знала, что он ее точно убьет. Сначала ее потом мать, которая ничего не понимает и с сердитым видом натягивает свои босоножки. И еще она почему-то вдруг ясно представила себе, где находится его сердце. Нож вошел между ребрами Ильдерима как раз в тот момент, когда его руки метнулись к ее горлу. Он умер сразу, но тело его еще мгновение находилось в вертикальном положении, а потом с тяжелым стуком ударилось о пол.
Наталья на миг оцепенела, потом бросилась к упавшему любовнику. Глаза его были широко открыты, в груди торчал нож, всаженный по самую рукоятку, а из раны медленно выползала тонкая струйка крови.
— Боже мой, Таня! Таня, что ты наделала! Ильдерим! Ильдерим!
Но она была врачом и сразу же поняла, что он уже никогда не сможет услышать — ни ее, ни кого бы то ни было еще.
— Мама! — Таню трясло, зубы ее стучали. — Он… Он хотел нас убить! И тебя, и меня. Я не виновата!
Наталья выпрямилась.
— Тебя никто не винит, — голос ее звучал непривычно надтреснуто, как бывает, когда человек встал на ноги после тяжелой болезни, — ты ребенок. Я одна виновата, только я.
Неожиданно взгляд ее стал твердым, сняв с тахты покрывало, она начала обтирать рукоятку торчавшего из трупа ножа — аккуратно, чтобы не запачкать ткань кровью. Впрочем, крови почти не было. Вид мертвеца не пугал Наталью — в свое время в анатомичке медицинского института ей пришлось повидать достаточно трупов. Она безумно боялась могил, так боялась, что ни разу в жизни не была на кладбище у родителей, но мертвых тел не боялась.
Застыв, Таня в ужасе наблюдала, как мать, отбросив покрывало, обхватила протертую рукоятку своей правой рукой и плотно стиснула гладкое дерево.
— Мама, не надо! Нет! — испугавшись своего крика, девочка зажала себе рот.
— Тихо, не кричи! Молчи и слушай меня внимательно! Тебе уже четырнадцать, ты будешь отвечать за убийство. Колония, потом, может быть, тюрьма. А жизнь в колонии с уголовниками… Знаешь, что это такое? Твое здоровье и психика будут навсегда изувечены. Ты не окончишь школу, не поступишь в институт, не сможешь устроиться на работу, от тебя всю жизнь люди будут шарахаться в сторону, как от чумы. Ты даже семью нормальную не сможешь себе создать.
— Нет, мама! А как же ты?
— Я — взрослый человек, полжизни уже прожила. Поэтому возвращайся сейчас домой, ложись в кровать и, что бы ни происходило, никому ничего не говори. Тебя здесь не было, понятно?
Таня отчаянно затрясла.
— Я не смогу, я, все равно, расскажу. Я не смогу… чтобы ты в тюрьме… из-за меня.
— Таня, — подойдя к дочери, Наталья положила руки ей на плечи, — ты никогда меня не слушалась, послушай хоть сейчас, ведь я твоя мать. Думаешь, мне будет легче, если в тюрьме окажешься ты, а не я? Мне не будет легче, мне будет только хуже. К тому же, я, может быть, что-нибудь смогу придумать — может быть, мне дадут условно, так тоже бывает. Но только, если ты не будешь мне мешать, поняла?
Наталья старалась убедить дочь и сама в этот момент верила в то, что говорила. Таня подняла голову и, встретившись с взглядом с матерью, кивнула:
— Да, мама, я поняла.
— Ты сейчас пойдешь и ляжешь в кровать, да?
— Хорошо. А ты? Ты пойдешь и скажешь папе, что ты… что ты…
— Я пойду в дом Рустэма Гаджиева и все ему расскажу. Ему первому. Пусть он сам решает, что делать дальше — Ильдерим был его сыном. Но только попозже, незачем будить его посреди ночи — все равно, уже ничего не изменишь. Иди, скоро начнет светать. Иди одна.