Фаэрверн навсегда
Шрифт:
Я приготовила для Асси тёплую ванную и вымыла её. На тельце не было следов пыток — ублюдок Файлинн просто держал её в темноте, не давая пить и почти не давая есть. Как она выдержала эти дни? Ладно без света и еды. Человек может выжить без них какое-то время. Но без воды?
Завернув девочку в полотенце, я понесла её в выделенную мне комнату, намереваясь положить спать рядом с собой. Правда, после канализации мне тоже не мешало бы вымыться! И вдруг увидела, что Асси внимательно и серьёзно смотрит на меня. В голубых глазах не было страха. Она рассматривала меня с таким выражением,
— Ты мертва, сестра Тами? От тебя пахнет мертвечиной! Значит, я тоже умерла? — спросила она.
Я как раз зашла в свою комнату и аккуратно уложив ее на кровать, стащила полотенце с худенького тельца. Одела его в чистую рубашку отца, в которой Асси просто утонула, накрыла одеялом, поправила спутавшиеся влажные волосы, чтобы не касались лица.
— Посмотри вокруг, сестричка, — улыбнулась, стараясь сдержать слёзы, — это обычная комната. Самая обычная. В таких люди живут, разговаривают друг с другом, ложатся спать, кушают… Мои пальцы тёплые, вот я касаюсь твоей щеки… И запах, который ты чувствуешь, тоже говорит о том, что я живая. Просто очень грязная!
Асси очень осторожно ощупала мои пальцы. А затем вдруг подложила мою ладонь себе под щёку и закрыла глаза.
— Это хорошо, что ты живая, сестра Тами, — сказала она, — значит и я не умерла!
— Не умерла! — успокоила я, сглатывая ком в горле. — И не умрёшь, именем Великой Матери клянусь!
Я дождалась, когда её дыхание выровняется и встала, снимая куртку. Надо вымыться. Смыть с себя запах мертвечины… Глупость какая! Те, что похоронены в Тризане, не сохранили даже собственного запаха! Прах не пахнет, Асси говорила о другом. Об ощущении, исходящем из этого места. Что-то там было не так, в Тризане!
Выкинув эти мысли из головы, я отправилась в купальню. Мыться, спать, а завтра на свежую голову думать, как и куда вывезти Асси!
Рванула на себя дверь, выпуская наружу клубы пара. Уходя, не вылила воду из большого корыта, в котором мыла девочку, вот и запотел воздух!
Вошла и… остановилась, будто налетела на стену. В корыте, спиной ко мне, стоял Викер ар Нирн, держа в поднятых руках ведро с водой, лил неспешный поток себе на макушку. Вода приглаживала его кудри, заставляя их липнуть к широким плечам, текла между лопатками, в ложбинку на пояснице, оглаживала ласковыми ладонями его крепкий поджарый зад и мускулистые ноги.
Моя челюсть в буквальном смысле отвисла и влажный воздух слишком глубоко проник в горло. Я закашлялась. Паладин резко обернулся, явив мне себя во всей красе. Во взгляде его заметался ужас. Он с грохотом уронил ведро, попытался выпрыгнуть из корыта и… поскользнувшись, со всего размаха уронил себя на пол.
Последовавшие за этим слова, сорвавшиеся с благостного языка Воина Света цитировать я бы не рискнула.
— Эй, — спросила я, когда он выговорился, — ты живой?
— Уберись отсюда, ведьма! — прошипел он, пытаясь подняться. Нога неловко подогнулась, и он снова упал.
Я шагнула к нему.
— Что с ногой? Дай посмотрю?
— Дай полотенце! — прорычал он. — И не смотри на меня!
— Надо же, какие мы стыдливые, — фыркнула я, стягивая со скамьи полотенце и кидая ему. — Думаешь, я бы обнаружила для себя что-то новое, неизведанное?
Он ничего не сказал, обматывая чресла полотенцем, но люди с таким взглядом обычно решаются на убийство!
Ногу он растянул в голеностопном суставе. Прежде чем положить на него ладони, я взглянула на красного как помидор Воина Света и спросила уже серьёзным тоном:
— Ты позволишь тебя вылечить?
— Почему ты спрашиваешь? — буркнул он, не глядя не меня.
— Не хочу оскорбить твою веру, — ответила я.
Он поднял на меня изумлённый взгляд. Помолчав, сказал:
— Вы, дочери Великой Матери, все чокнутые! Фанатички!
Я улыбнулась и покачала головой:
— Нет, паладин, нет! В истинной любви нет места фанатизму!
— Не хочу оскорбить твою веру! — произнесла эта сумасшедшая.
Она заставила его проникнуть в Тризан, навести кипиш в покоях Первосвященника, спасти от казни приговоренную им к смерти девчонку-отступницу и теперь утверждает, что не хочет оскорбить его веру?!..
— Вы, дочери Великой Матери, все чокнутые! Фанатички… — фыркнул он.
Повреждённый сустав болел невыносимо. Какой стыд, вывалиться из корыта под ноги ведьмы, в глазах которой нет никаких чувств, кроме ехидства. ‘А ты хотел бы видеть в них совсем другие чувства? — поинтересовался внутренний голос. — Неужели?’
Викер закашлялся и прослушал то, что она сказала. Поднял на неё красные глаза:
— А?
— Б! — неожиданно рассердилась рыжая. — Почему у вас, у мужчин, едва речь заходит о любви, начинаются проблемы со слухом?
— Что? — он с изумлением смотрел на неё, будто не узнавал.
— Похоже, и со зрением тоже! — фыркнула она, и наложила ладони на его ногу.
Ар Нирн напрягся. Он помнил, как однажды его лечила старая целительница, монахиня Великой Матери. Он тогда сломал ключицу — перелезал через высокую ограду отцовского дома и упал неудачно. Старушка казалась полубезумной, читала то ли стихи, то ли молитвы, говорила ему, какой он смелый, что не плачет, хихикала сама с собой. Измученный болью и страхом Викер сидел мышонком, следя за ней огромными глазами. Ожидал, что она сделает с ним что-то страшное. А целительница вдруг посерьезнела и погладила его по вихрам. От ее ладони исходило странное тепло — проникавшее прямо в сердце и дарящее надежду. Оно успокоило мальчика, и он уснул. А когда проснулся — ключица уже срослась, а старуха покинула их дом.
От ладоней Тамарис тоже тянуло теплом. Будто от костра в холодный день. Костра, который пытался загасить ветер.
— Ты не веришь мне, — на миг отняв ладони, сказала она, — оттого мне трудно тебя лечить! Ты мог бы не думать о том, что я убью тебя, выпью твою кровь и выну твою душу?
— Да я!.. — вскинулся Викер.
— Я здесь только для того, чтобы помочь, — тихо произнесла она, вновь опуская руки.
Тепло заструилось сквозь его кожу, на миг стало больнее, а затем боль стихла, превратилась в жар, в зуд, и вскоре сошла совсем.