Фаэрверн навсегда
Шрифт:
— Когда мы сможем пробраться в Тризан? — резко спросила я. — Время поджимает!
— Вас ищут? — спокойно уточнил отец.
— Нет, — подал голос Викер, — для паладинов мы оба — мертвецы!
Я с посмотрела на него — такая горечь вдруг прорезалась в его голосе. Потеряв Фаэрверн, я только сейчас задумалась, а что же потерял он, получив в спину кинжал от близкого человека?
— Вот даже как? — усмехнулся отец. — Что ж… Это нам на руку! Через пару дней будет праздник Великого обретения, и Тризан превратится в проходной двор. Вот тогда мы и нанесем туда визит!
— Мы? — не поняла я.
Отец вперил в меня тяжелый взгляд. От этого взгляда самые отъявленные мошенники бледнели и молили о пощаде.
— Мы, — повторил он. —
‘У меня есть Викер!’ — посмотрев на паладина, чуть было не сказала я, но вовремя спохватилась. Ата прав. У меня никого не осталось, кроме него.
День тянулся невыносимо долго. После разговора рыжей с отцом её и Викера отвели в соседнее здание, обстановка в котором была не в пример роскошнее. Паладину выделили комнату на втором этаже, а Тами, похоже, целый дом.
— Отдыхайте пока, — сказал громила, целуя вновь обретенную дочь в лоб, — отсыпайтесь! Здесь безопасно.
И ушел по своим непонятным делам.
Тамарис казалась задумчивой, разговаривать не пожелала, развернула кресло к окну и стала смотреть на улицу. А Викер поднялся в свою комнату, где обнаружил комплект чистой одежды, какую носят простые мастеровые. Недолго поблуждав по дому, он нашел, наконец, купальню и с удовольствием вымылся. Когда вылез из ванной, остановился перед зеркалом, повернулся, пытаясь разглядеть место между лопатками, куда угодил кинжал. На коже уже и следа не осталось, но он ощущал в этом месте постоянный холодок, будто клинок всё еще сидел в теле. Да, ведьма славно потрудилась над ним, восстанавливая пробитое легкое, порванные жилы и мышцы. Сказал ‘ведьма’ — и задумался. И вдруг понял, как давно этого не делал — не думал! Был приказ — выполнял приказ, не требуя объяснений, не подгоняя мораль под содеянное. Хотя Его Первосвященство Файлинн любил говаривать, что для Воина Света деяния не должны вступать в противоречие с совестью. Так в его, ар Нирна, случае, они и не вступали — ему было сказано, что монахини Великой Матери дурят и калечат народ, что культ Сашаиссы отходит в прошлое, уступая место вере современных людей. И он поверил. А поверил, поскольку не взял себе труда обдумать услышанное и сравнить с реальным положением вещей! Перед его глазами встало видение несчастного обожженного ребенка. Не дай бог еще раз увидеть такое! Воину не положено бояться увечий и трупов, и никто не посмеет упрекнуть его в страхе перед ними, но видеть беззащитное существо, страдающее от боли, умирающее мучительной смертью он не пожелал бы и врагу!
Ар Нирн оделся, накинул перевязь с мечом — без нее ощущал себя голым — и, вернувшись в свою комнату, завалился спать. Громила не соврал — в этом странном доме, который мог бы принадлежать богатому торговцу, но стоял в самом небезопасном месте Ховенталя, Викер ощущал себя в безопасности.
Он проснулся с наступлением темноты. Сел на кровати, с силой потер щеки. Затем спустился вниз и обнаружил рыжую, уснувшую в том самом кресле у окна. Длинные ресницы женщины подрагивали во сне, глазные яблоки жутковато двигались под закрытым веками — ей снилось что-то, налагавшее на лицо печать отчаяния. И Викер догадывался — что!
Фаэрверн…
Он уже начинал ненавидеть это место, не потому, что оно являлось пристанищем для отступников, но потому, что даже уничтоженное, беззастенчиво вмешалось в его жизнь, столкнув с понятного и простого пути Воина Света на какую-то кривую и подозрительную дорожку. И еще за то, что свел с этой… монахиней! Чуть было вновь не подумал ‘ведьма’! На лице Тамарис сон раскатал вуалью светлую печаль, стершую резкие тени. С уголка её глаза выкатилась одинокая слезинка. Она оплакивала его, свой Фаэрверн! Она оплакивала его даже во сне!
Да будь он проклят!
Викер резко развернулся и направился к выходу. Но был остановлено тенью с кинжалом в руке. Черный шарф скрывал лицо, оставляя открытыми глаза, диковато блестевшие белками в темноте коридора.
— Куда собрался, незнакомец?
— Погулять. Или я здесь пленник?
— Ты здесь гость, поэтому я не убью тебя сейчас. Возьми это… — в руку ар Нирна упала серебряная монета с выточенными семиконечной звездой краями, — если остановят в Сонном квартале или прижмут к стене в городе — покажи монету и спокойно пойдешь дальше.
Викер колебался лишь мгновение, затем взял монету.
— Благодарю!
Тень бесшумно отступила в угол, становясь незаметной.
А паладин шагнул на улицы города, который считал родным, почитая за светоч, несущий обездоленным пищу, обманутым — правду, немощным — исцеление.
Тризан был виден отсюда — чуть в стороне от королевского дворца, стенами, облицованными гранитом, напоминающий раскрывшийся бутон черной розы. ‘Цветок’ пестрел огнями, будто отметинами светляков — цитадель Первосвященника готовилась к празднику. Во дворце было не в пример темнее. Повинуясь непреодолимому желанию оказаться у его стен, Викер решительно зашагал в том направлении. Его останавливали пару раз — неясные тени, вышедшие из подворотни с тускло блестевшими в свете звезд клинками, и полупьяные громилы, вывалившиеся из какого-то сомнительного заведения. Но тайная монета открывала дорогу получше грубых слов, звона мечей или денег. Скоро ар Нирн уже касался ладонью шершавого камня дворцовой стены, борясь с желанием проникнуть внутрь. Желание победило. Он воспользовался потайной калиткой в стене, той самой, что показал ему слуга королевы, когда вел к ней, и очутился в саду. Плотные кроны яблоневых и апельсиновых деревьев казались шарами черноты, повисшими на нитях звездного света. Ласковый ветер приносил запахи древесных и плодовых соков, цветов с многочисленных клумб, разбитых между стволами. Здесь можно было, гуляя, сорвать зрелый плод и насладиться его вкусом в беседке, увитой девичьим виноградом, что так греховно краснел по осени. Здесь было тихо и спокойно — королева любила сад и не пускала сюда посторонних. В эту ночь здесь должен был царить покой… но вместо него слышались жадные стоны, звуки поцелуев и шлепки тела о тело. Разгоряченного страстью тела о другое, неутомимо принимающее ласки.
Викер, пригнувшись, подкрался к беседке, отвел виноградную плеть… И у него потемнело в глазах, несмотря на лампадку, поставленную на стол и освещавшую обнаженную женщину, легшую грудью на скамейку, и мужчину, стоящего на коленях позади и неустанно вбивающего себя все глубже… в королевское лоно. Ибо Викер узнал ее — светловолосую дочь Джонора Великолепного, Её Величество Атерис.
— Еще… еще, мой лев! — стонала она, не сдерживая голоса. — Будь сильным, будь смелым… Дай мне все, как отдал брата…
По подбородку ар Нирна потекла кровавая струйка: он слишком сильно прикусил губу, желая услышать ответ. И он его услышал.
— Для тебя, моя королева, я достал бы звезду с неба… — задыхаясь от страсти, шептал Астор ар Нирн. — Ради тебя я убил Викера… Лишь бы ты была моей… Только моей…
Королева неожиданно схватила его руки, лежащие на ее бедрах, и с силой сомкнула на своем горле.
— Придуши меня, — тяжело дыша, приказала она, — и кончай! Я хочу ощутить смерть и жизнь в одно мгновение!
— Но, моя госпожа… — попытался возразить Астор.
— Заканчивай, я сказала! — в нежном голосе послышался металл. — Двигайся, мой хороший, двигайся, не останавливайся… Твой брат был бы жив, если бы не я!
Астор зарычал и сдавил ее шею, двигаясь с мощью парового молота. Королева вдруг забилась под ним, замотала головой и захрипела. Лицо ее из украшенного приятным румянцем стало красным. ‘Ну, брат, еще немного! — поймал себя на мысли Викер. — Чуть дольше подержи пальцы в напряжении!’ Однако Астор его не слышал. Отпустив нежное горло, он перехватил королеву за плечи и рывком насадил на свой член. Ар Нирн, разглядывая его напряженную спину, невольно представил между лопаток тот кинжал, что остался у Тамарис.