Фаетон. Книга-11. Пришельцы

Speys V.

Вот бы забраться туда в зелень этих джунглей стать хоть на минутку таким, как труженик муравей, помочь ему перетащить огромную в три муравьиных роста соринку. Потом взобраться по скользкому, блестящему, словно лакированная жердь, стебельку к роскошному цветку клевера и попить, как пчела, нектар.

–Жу–жу–жу–жу–у–у–ж! – жужжит басовито шмель.

Черный комочек кружится некоторое время над цветком, словно прицеливаясь и, наконец, тяжело садится на розовый бархат бутона. Деловито, с легкостью, перемещая неуклюжее лохматое тело от кулечка к кулечку, он с явным удовольствием пробует сладкий нектар, совершенно игнорируя любопытный взгляд, рассматривающий шмелиный завтрак. Да разве есть время

оглядываться по сторонам, когда рядом столько цветов, давай только поспевай, собирай сочный ароматный нектар. Да разве заметишь средь этого моря благоухающих разноцветными бутонами головок, да разве заметишь, когда глазами мальчишки смотрит само небо. Такие они синие, синие. Или, может, шмелю показалось, что это два василька повернули свои головки под легким дыханием лета. Моя русая голова застыла в поросли разнотравья. Очарованный увиденным таинством природы, я смотрел широко открытыми глазами на нетронутую красоту трав, на снующих, с озабоченной суетливостью, насекомых, жужжащих, шуршащих, стрекочущих в траве. На деревья старого сада и наконец мои глаза встречаются с небом. Я смотрю в его бездонную синь, лежа на спине. Как хочется взлететь в безбрежный манящий простор, парить в нем, и смотреть, и смотреть с высоты на родное село. На сад, в котором я сейчас лежу. На пасеку. На старинный парк. На свой дом, что стоит вот рядом, стоит перелезть через забор и перейти дорогу. Солнце поднимается все выше и выше. Краски утра постепенно теряют прозрачность, превращаясь в выцветшие тона. День разгорается. На солнце становится жарко, настоящий солнцепек. Жаркий ветерок доносит запахи сосновой смолы. С трудом, оторвавшись от манящей прохлады трав, я пошел по ворсистой зеленой мякоти травяного ковра в сторону беленьких домиков–ульев, выстроившихся ровными рядами за сетчатой оградой пасеки…

Сквозь стекла, единственного большого, окна на дощатые полы комнаты падает сноп солнечных лучей, очерчивая аккуратный квадрат с шевелящимся тенями листьев в нем. Вплотную к подоконнику, расчерченном прямыми линиями (солнечных часов), приставлен стол, одновременно это и верстак для столярных работ. Пахнет терпким смолистым ароматом. Свежая стружка и пряный запах воска, исходящий от рамок, сплошь развешенных на стенах комнатки, создают этот удивительный аромат меда воска и сосновой стружки.

Обстановку подсобки пасечника дополняет печка, выложенная почти до самого потолка. В углу комнаты, напротив окна слева, стоит металлическая бочка с центрифугой внутри. От большой ручки через шестеренчатое зацепление вращение передается на центрифугу.

За столом–верстаком сидит пожилой человек. Он держит в руках толстую книгу и внимательно читает. Сквозь спущенные на нос круглые очки в книгу смотрят карие сосредоточенные глаза из-под нависших седых бровей. Старик внезапно оторвался от чтения, прислушался. За дверью раздались шаги. Он повернул голову и вопросительно посмотрел на дверь. На пороге появился мальчишка.

–Здравствуйте дедушка.

–А, это ты, Валик. Заходи, заходи. – Говорит дедушка мягким добрым голосом.

–Деду, а пчел пора уже смотреть?

–Пора, пора, давно уже прошла. Ох–хо–хо. Что ж ты раньше делал?

–Та я й так рано пришел. А ж, жаль. – Сокрушенно ответил я.

–Ну, ничего. – Хитро заулыбался пасечник.

Он, с оханьем, тяжело поднялся и направился старческой шаркающей походкой к центрифуге.

–А я, тут тебе медку приготовил. – И, кряхтя, он достал из бочки рамку с тяжелыми сотами, полными янтарного меда.

–Бери кружку и набирай скорее воду.

Мед, смешанный с воском сот, таял во рту и был гораздо вкуснее меда, который едят просто ложкой. Я вынимал изо рта аккуратные жеваные комочки воска и бросал их в ведро, куда пасечник сбрасывал обрезки сот, чтобы затем сплавить восковый слиток. Эти слитки он обменивал на восковые заставки в рамках с размеченными на них аккуратными шестигранниками, под будущую пчелиную кладку. Насытившись медом, я отпивал два три глотка воды из тяжелой медной кружки и вновь принимался жевать сочные медовые соты. И так, смакуя, ел и ел до тех пор, пока пасечник не останавливал меня: – А ну ка, покажи живот?

Я задирал рубашонку, открывая вздутый, как барабан и круглый живот.

– Ого? – нарочито удивленно, внимательно осматривая и ощупывая шершавой ладонью мой живот. – Так тут уж мед стал выступать?

–"А, может, я объелся и у меня случится заворот кишок?", – с опаской подумалось мне. А спросить об этом хитрого пасечника не решался, вместо этого спросил.

–Дедушка, а, что это у вас за кружка такая?

–Какая, такая?

–Ну, такая вот, вроде и маленькая, а тяжелая. – Я вертел в руках медную кружку,

– От у нас дома и большая кружка, и легкая.

–Ну, так-то ж у вас, а то у нас.

На этом разговор обычно заканчивался. Но, мне хотелось поговорить. Я пытливо всматривался в седые лохматые брови старика, и продолжал.

–А что это вы читаете?

–Что читаю? Э э, это тебе еще рано знать.

Он закрыл массивный переплет книги и отодвинул толстый том в сторону. Потом приподнялся со своего стула, внимательно, рассматривая какие-то линии, начертанные карандашом на подоконнике. Тень от оконной рамы уже совпадала с одной из них. Удовлетворенно крякнув, старик произнес.

– Ну, вот уже пора дамой идти.

Обидно было в душе на старика. И что ж он такой неразговорчивый, пугает медом, выступившим на животе. Да-а, видно не любит пасечник гостей. По дороге домой я приостановился перед забором сада. Воровато осмотрелся по сторонам, затем торопливо задрал рубашонку и внимательно исследовал живот. Живот лоснился от капелек пота, выступивших по всей его поверхности, и были те капельки так схожи с капельками меда, что палец сам невольно потянулся к липким бусинкам и собрал несколько на кончик пальца. На вкус капельки оказались самыми обыкновенными потничками и были солоновато горьки. Вот если бы за этим занятием заметили его мальчишки, друзья. Навеки покой убежал бы от него. Но их не было рядом, и я продолжал изучать свой выпуклый живот. Даже повернулся к солнцу, но все напрасно, кроме маленьких блесток–капелек пота, меда нигде не было. Значит, пасечник обманул его? Снова досада подступила к горлу предательским комом. Я насупился, заправил рубашонку в штаны, надел на правое плечо шлейку–подтяжку, чтобы не спадали, перемахнул через забор…

Лето, жаркая пора для сельских тружеников, работающих в поле. Летний день проходит быстро, как одна минута. Для детей, бегающих в детские садики, и школьников, отдыхающих на каникулах, летний день мчится вмиг, сменяя утро на полдень, полдень на вечер. И уже ревут стада, возвращаясь с пастбищ, в медных лучах заходящего солнца. Раздаются голосистые призывы матерей, зовущих домой играющих детей.

Вечером, за ужином, я спросил у матери.

–Мам, а кто такой пасечник?

Мать недовольно ответила.

–Ты лучше у бабушки спроси.

Я снова насупился.

–"Ну, чего, почему ж они не разговаривают со мной по-доброму? Э-эх, вот

отец Вальки всегда с улыбкой, всегда все рассказывает про все на свете".

Но, любопытство взяло верх. И я подошел к бабушке, которая в это время возилась, как всегда, у печки. Бабушка повернула ко мне лицо, все изрытое глубокими мелкими морщинками, с вечно дрожащим подбородком.

–Ты чего вскочил из-за-стола? Садись на место, тебя мне слышно. – Я снова уселся за стол, – Сейчас картофельку с мясом достану.