Фагоцит
Шрифт:
Более или менее сведущие люди считали, что моим начальником является Семичастный. В этом уже было зерно истины, но на самом деле не такое уж крупное.
Реально задачи отдельной лаборатории перспективных технологий АН СССР ставил Косыгин. И перед ним же я отчитывался.
Пока моя ОЛПТ базировалась в том же подвале, где она и зародилась, только бренные останки почивших приборов и установок оттуда все же убрали. Потому как нас теперь там работало четверо - я, старший инженер и два лаборанта. Бюрократическими структурами лаборатория пока не обросла и паразитировала
Неподалеку от поселка Троицкий уже начал строиться научный центр АН СССР «Красная Пахра», и там на базе моей лаборатории должен был образоваться небольшой институт, два его корпуса, соединенные переходом, уже возводились.
Разумеется, становиться директором этой конторы я не собирался. Ну типа делать мне больше нечего, кроме как бегать со всякими бумажками по главкам и министерствам, а потом спать на заседаниях. Косыгин с моими аргументами согласился и сказал, что я, наверное, так и останусь завлабом. Директора он мне подберет сам, трех замов директора найдет Семичастный, а мне останется только плодотворно трудиться на ниве вброса высоких технологий из туманного будущего в светлое настоящее.
Кстати, и мои жилищные условия тоже должны скоро измениться - во всяком случае, строители обещали сдать дом к сентябрю. Поначалу меня пытались склонить к отдельной квартире, но я заявил, что нашей главнейшей задачей является строжайшее самоограничение материальных потребностей, основанное на понимании места человека и человечества во вселенной, как мыслящего вида, абсолютном самоконтроле, и безусловном превосходстве духовных ценностей перед материальными.
Это я процитировал Ефремова, но майор Игнатий Павлович Зонис, курировавший мой быт и охрану по линии комитета, слегка охренел, так что пришлось объяснить попроще:
– Жил в коммуналке и буду жить, причем с теми же соседями. Рылом я еще не вышел для квартиры как у член-корреспондента.
И, значит, в строящейся пятиэтажке улучшенной планировки нам с Астаховыми предназначалась четырехкомнатная квартира на втором этаже. Одна большая проходная комната, из нее в одну сторону две двери в десятиметровые комнаты, в другую - дверь в комнату площадью восемнадцать метров. И восьмиметровая кухня.
В создающемся академическом центре тоже был свой небольшой автокомбинат, так что дяде Мише даже не придется менять место работы, он просто переведется из одного подразделения в другое. Ну, а уж с детскими садами и вовсе просто, тетя Нина без работы не останется.
Естественно, я предложил соседям два варианта. Первый - тот, про который уже рассказал, а второй - я съезжаю, а бывшая моя комната остается им, это я смогу обеспечить. И, что было столь же естественно, они единогласно, включая Джульку, выбрали первый вариант. На днях я уже свозил их на место будущего проживания и показал строящийся дом. Всем понравилось. Мол, и места-то какие красивые, и лес рядом, и река, и до Москвы рукой подать, всего-то двадцать километров, причем автобусы уже ходят.
Особенно радовалась Вера. Дело в том, что Астаховы не имели родственников в деревне. Дядя Миша являлся коренным москвичом, причем он даже сам не знал, в каком именно поколении, а тетя Нина была хоть и из Смоленской области, но сиротой. И выезды Веры на природу ограничивались только пионерлагерем, так что теперь лес, начинающийся чуть ли не прямо под окнами, казался ей чем-то огромным, восхитительным и полным тайн. Она уже взяла с меня обещание обязательно научить ее искать грибы и отличать съедобные от несъедобных. А также ловить рыбу в речке Пахра.
Ну, и теперь все контакты с властями осуществлял я, то есть Скворцов. Антонов, как оказалось, все-таки чувствовал себя чужим в прошлом, постоянно опасался что-то сделать не так и поэтому был на нервах. И Шелепина он воспринимал не столько как почти всесильного секретаря ЦК, а как помершего четверть века назад яркого представителя столь нелюбимой им номенклатуры. И вообще, живу-то здесь я! Значит, именно на мне, а не на каком-то проезжем секс-туристе, ответственность за все, что мы с ним тут сделаем. Поручать все контакты Антонову было нашей с ним обшей ошибкой.
Все это пришлось изложить Косыгину, который после того эпизода относился ко мне несколько настороженно, однако услышанное его успокоило. Я пообешал, что Антонова он увидит только тогда, когда сам его пригласит. Ну, а Шелепин так и не узнал, что был на волосок от безвременной гибели. И, хочется надеяться, никогда не узнает. Грубость же Антонова на него не подействовала - они там в ЦК еще и не так друг друга крыли, особенно после стакана-другото. Главное, что я, с его точки зрения, имел право на эмоции. Мой статус путешественника во времени в его глазах хоть и не имел явных здешних аналогов, но все же был достаточно высоким.
С Семичастным же мы были уже на «ты». Правда, получилось это в значительно мере случайно. Он почти в самом начале знакомства спросил - «Вить, ничего, что я к тебе обращаюсь на ты? » и получил ответ:
– Конечно. А мне тоже на «ты» можно?
Так как Семичастный старательно изображал из себя этакого простого рубаху-парня, то ему ничего не оставалось, кроме как ответить «разумеется». А сейчас мы уже привыкли, он ведь ненамного старше Скворцова, а с точки зрения Антонова вообще пацан.
Надо сказать, что к информации о будущем он отнесся куда спокойней, чем его друг Шелепин. Просто хмыкнул что-то не очень разборчивое, но однозначно нецензурное, на чем вопрос был исчерпан.
Его, ясное дело, сильно интересовала информация о вражеских агентах и предателях. Я, не чинясь, тут же рассказал ему про Полякова.
– Он что, был один такой?
– поинтересовался Володя, спрятав листок с закорючками, которые делал во время моего рассказа.
– Разумеется, нет. Но про остальных я расскажу после того, как узнаю, что все, причастные к смерти сына Полякова, как минимум вылетели со службы без погон и с сорокарублевой пенсией. А лучше, чтобы и вовсе сели. И дело тут не в моей мстительности или кровожадности, а в том, что такие люди вредят Советскому Союзу больше, чем десяток Поляковых.