Шрифт:
« …На сём камне Я создам Церковь Мою…»
«Кто не рискует, тот не пьёт шампанское».
…Если у меня и начинается склероз, то проявляется он тем, что я часто забываю, куда дела мобильный телефон. Если ориентироваться на этот симптом, то ранним склерозом у нас страдает половина населения страны, значит, не так страшно. Но в чём склероз проявляется точно: некоторые моменты далёкого прошлого представляются ярче, чем те, которые случились вчера. Я, например, не всегда помню, что ела на обед в нашем больничном буфете. Кстати, готовят у нас совсем неплохо – главный врач нанял какую-то частную фирмочку, и они стараются. Некоторые сотрудники даже приносят с собой пластиковые контейнеры и берут еду домой. Я так не делаю. Готовить мне не для кого, и я не готовлю вообще. Я живу одна, ни от кого не завишу, не скучаю, не молюсь, устаю на работе, езжу отдыхать, иногда читаю, валяясь на диване, хожу в театр и на выставки. В основном на те, куда меня приглашают.
Мне уже много лет, но я никогда не была замужем. И детей у меня нет. Я – обычный, нормальный, нисколько не затюканный, а, наоборот, вполне довольный своей жизнью синий чулок. (Хм, представляю себе такой детский рисуночек. Синий вязаный чулок, какие вешают перед камином под Рождество, поверху на голени белая, уже заношенная, полоска. Чулок прикреплён зелёной прищепкой. А внутри него всякая дребедень – красный институтский врачебный диплом – специальность «лечебное дело», лобный рефлектор – о нём я ещё расскажу позднее, книжка по ЛОР-болезням с одним вырванным листком, бутылка вина, кажется, портвейна – его ещё когда-то называли «портвешок»… Брошка в виде жучка с красным камушком, зацепленная на кусок шерстяной материи. Нарисованная цветными карандашами «принцесса» с золотой короной и в горностаевой мантии… Да много ещё всякой ерунды. И подпись под «принцессой» детским почерком печатными буквами: «ОЛЯ ГРИГОРЬЕВА». И после точки: «ДУРА». Слово «дура» жирно зачёркнуто.)
У меня практически нет подруг, потому что с ними нужно разговаривать о готовке, об их бывших и настоящих, о детях, невестках и зятьях, а теперь уже и о внуках, а мне это скучно. Но зато у меня есть довольно много знакомых – бывшие одноклассники, однокурсники, соседи, пациенты… Да мало ли, сколько людей накопилось за жизнь. Однако в гости меня приглашают редко, но я и не стремлюсь. Я не очень-то поддерживаю компании. Но когда случаются юбилеи или встречи выпускников, я хожу.
Любовников у меня тоже нет. Но тут дело не в возрасте, а в желании. Я нередко замечала, что на всех людей я смотрю с точки зрения состояния их здоровья. А здоровье и характер вещи очень и очень взаимосвязанные. Чем хуже здоровье, тем хуже и характер. С возрастом портится и здоровье, и характер, а мне глупо заводить молодого любовника. Плюс ещё у меня сформировалось убеждение, что здоровых людей нет, а чужим здоровьем я занимаюсь на работе, и иметь в свободное время те же проблемы дома мне уже лень. Я даже замечала, что лучше не говорить малознакомым людям о своей профессии.
–Ах, вы врач? А у моей дочери… Или жены. Или брата.
Очень долго бывает объяснять, почему я не могу в гостях, в поезде, в магазине поставить верный диагноз и назначить лечение. Не потому, что не хочу помочь. Я просто не могу. Я не врач «Скорой помощи», да и случаи, с которыми ко мне обращаются, не скоропомощные. Люди вообще стали странно относится к врачам. Они перестали нам верить. Они хотят от нас, чтобы мы никогда не ошибались, чтобы мы были безгрешны. А мы не можем быть безгрешными, потому что мы тоже люди. И за это нас перестали уважать, а мы перестали больных любить. Формализм – вот главное слово, обозначающее суть наших отношений. А самый лучший врач всякому человеку сейчас – интернет.
Я еду на работу в свою привычную больницу на своей привычной машине. «Яндекс пробки» показывает путь длиной в тридцать пять минут. Чёрт его знает, отчего так долго. И аварий вроде нет, но тащимся еле-еле. И так каждый день.
Подключённый к блютусу телефон прерывает утреннюю болтовню на популярном радио.
–Ольга Леонардовна, это Даша.
Даша – моя молодая коллега (90-60-90, рост 169 см, русые длинные волосы распущены по плечам, на джинсах на коленях прорезаны специальные дырки). Она сегодня дежурила в ночь.
–Вы скоро приедете?
–Надеюсь через полчаса, а что?
–Я хотела показать вам с утра одну мою больную.
Даша всегда прямо говорит, что ОНА хочет. В данном случае, она хочет показать мне свою больную. Даша не спрашивает, хочу ли Я посмотреть её больную. Это как бы само собой разумеется.
–Ну, хорошо, я посмотрю.
–Тогда приезжайте скорее, пока заведующей нет.
Я отключаю телефон и не думаю больше о Даше. Я люблю эти утренние часы, люблю поездки на работу, пускай даже в пробках. По радио играют что-то такое современное, чему я не знаю названия, но оно мне нравится.
Из-за своего одиночества я привыкла размышлять сама с собой. Даже не помню, фантазировала ли я в детстве? Мне кажется, нет. Впрочем, если мне случайно попадается под руку альбом со старыми фотографиями, я его не открываю. Та девочка, что на фотографиях – в школе, в институте, в интернатуре, в аспирантуре – это как будто вовсе не я. Однако в альбоме есть пробел – за два года работы в моей самой первой поликлинике не сделано ни одного снимка. Почему? Я мысленно пожимаю плечами. Вероятно, тогда нам с Фаиной Фёдоровной было не до фотографий.
На двери моего самого первого в жизни кабинета было просто три буквы. «ЛОР». Ни подписи «врач», ни моей фамилии.
–На что жалуетесь?
–На что жалуетесь?
–На что жалуетесь?
По нормативу сорок четыре человека в день. Двадцать четыре талончика на первичный приём, двадцать – на повторный. Я не знаю, какие сейчас нормативы, но тогда было так. Не исключено, что сейчас и больше, но это уже не моя история.
Один больной мне сказал:
«Вы никогда не улыбаетесь, Ольга Леонардовна».
Это неправда. Я не улыбаюсь на приёме, а с Фаиной Фёдоровной в кабинете мы иногда хохотали, как безумные.
–На что жалуетесь?
–На что жалуетесь?
–На что жалуетесь?
Я не отношусь к докторам, которые из кожи вон лезут пошутить с больными. Я как-то один раз попала к такому по «Скорой». Это было года через два, после того, как я окончила аспирантуру. Тогда ещё неосложнённый аппендицит делали под местным обезболиванием. Я лежала на операционном столе, беспомощно прислушиваясь к тому, как мне послойно разрезают части моего живота (ощущение, будто на тебе режут ватное одеяло), а хирург одновременно с этим процессом развлекал меня анекдотами:
–А слышали такой? «Приходит Рабинович как-то в публичный дом…»
–Доктор, вы там не забудете зажим в брюшной полости?
–У нас все инструменты посчитаны, как в аптеке.
–Ну, не зажим, так тампон…
–Кто не рискует, моя дорогая, тот не пьёт шампанское.
–Завалится между петлями кишечника, затянет его и ищи тогда свищи…
Он остановился резать моё живое одеяло и заглянул мне в лицо поверх рамки экрана со шторкой:
–А вы про всё это откуда знаете?
–Я врач…