Факап
Шрифт:
— Нет, не виднее, — демонстративно упёрся Горбовский.
— Ты, конечно, всё узнаешь, — ответил Комов. — Но не от меня.
У Валентина Петровича возникло мгновенное и острое чувство, что перед ним разыгрывают сцену. Потом — что ему только что сообщили что-то очень простое и очень важное. Потом чувство пропало, не оставив и следа.
— И вот, — сказал Горбовский, внимательно за Завадским наблюдавший, — мы уже начали работать с Вандерхузе, когда появляется Сикорски с совершенно бредовым сообщением. Что якобы он нашёл Целмса, который притворяется Вандерхузе...
—
— Ну конечно был, — успокаивающе сказал Горбовский.
— И каким же образом он возник? "Зеркало"?
— Ну да. Как вы сами думаете, что делают с системой, с которой до того работали нештатными средствами воздействия? Вроде генераторов минус-вероятности?
— М-м-м... Ну да, конечно. Чинят, тестируют и обязательно испытывают опять, — сказал Завадский. — И вы сейчас мне скажете, что в ней сбилась какая-нибудь система наведения... или фокусировки... или ещё что-нибудь... и она скопировала не ту область пространства. Так?
— Не совсем. Скопировала она то, что нужно, а вот разместила не там, где нужно. В результате кое-что пострадало. В том числе и люди, к сожалению. Сейчас мы всё более-менее разрулили, но факап был, конечно, неприятный. Но вот как раз с этой станцией всё должно было быть нормально. И никаких Вандерхузе там не могло быть в принципе.
— Тогда как же он там образовался? Или это не он? — Завадский почувствовал, что у него от долгого сиденья затекла спина. Дома он встал бы и потянулся, но сейчас это было неудобно. Он ограничился несколькими осторожными, едва заметными движениями. Горбовский, однако ж, заметил.
— Сидеть устали, Валентин Петрович? Ничего, недолго осталось. А насчёт вашего вопроса... Видите ли какое дело. Когда тэтан уходит из кругов мира... да не нервничайте вы так, вам это знать уже можно... Так вот. Когда тэтан уходит из мира, он уходит с концами. То есть со всей историей всех своих воплощений. Соответственно, история мира меняется. Так, как будто его и не существовало. Почему все великие посвящённые — фигуры мифологические? О которых говорят, что их не было? Потому что их и не было. В той реальности, которая осталась после них. Понимаете логику?
— Не очень, — Валентин Петрович наморщил лоб. — То есть я, конечно, верю, раз вы говорите. Но откуда мы тогда знаем, что кто-то освободился? Если все следы его существования стираются?
— Правильный вопрос. Дело в том, что некоторые освобождённые из сострадания к людям стараются оставить какие-то следы своего пребывания здесь. А поскольку возможности у них большие, это у них иногда получается. Иногда даже хорошо получается. Возникают мифы, религии. Но я не об этом. Левин, судя по всему, действительно существовал. И действительно освободился тем способом, который описан в мемуаре. Нужно будет внести изменения в конструкцию ментоскопов. Чтобы исключить такую возможность в будущем. Только не спрашивайте, почему, а то я в вас сильно разочаруюсь.
— Хорошо, разочаровывайтесь. Почему? — тут же спросил Завадский.
—
— Арам Самвелович, дорогой, ну конечно идите, — сказал Горбовский. — И не забудьте сегодня посидеть с Сикорски в том самом ресторанчике. Рудольфу сейчас грустно.
— Сделаем, — серьёзно сказал Григорянц и вышел.
— Так вот, — продолжил Горбовский. — Когда Сикорский пришёл ко мне с докладом...
— Подождите, пожалуйста, — перебил его Завадский. — Я спрашивал...
— А я вас попросил не спрашивать. Вы к моей просьбе отнеслись без уважения. Пожалуй, я так же поступлю по отношению к вашим просьбам. Я вас больше не задерживаю, Валентин Петрович.
Завадский сильно покраснел. Потом решительно поднялся с места. Чуть помедлил, зависнув над креслом, потом решительно пошёл к двери.
— Не очень долгая симпатия вышла, — пробормотал он под нос достаточно громко, чтобы быть услышанным.
— А вы понимаете, что вам сейчас сотрут память? — поинтересовался Горбовский.
— Мои друзья из ДГБ будут разочарованы, — сказал Завадский.
— Кем же именно? — парировал Горбовский.
— Не только мной, — ответил архивариус.
— Трезво мыслите, — оценил Горбовский. — Да ладно, садитесь. Если хотите — извинюсь. С меня не убудет.
— А мне не прибавится, — сказал Завадский и вернулся в кресло.
— Ну, слушайте. В общем, в предыдущем варианте нашей реальности, в которой существовал Борис Левин, "Зеркало" сработало иначе. Может быть, с ошибкой. А может, просто были другие мишени. Теперь уже не разберёшь. Но лично я думаю, что здесь не обошлось без лаксиан. Которые вмешались в работу системы. И таким образом сохранили того самого Вандерхузе, который освободил Левина.
— Я вот ещё не понял, — сказал Валентин Петрович. — Куда всё-таки делись вещи Геннадия Юрьевича? Ну, ключ, камень этот жёлтый, который Тезисом оказался... Их же отобрали у Вандерхузе лаксиане?
— В той реальности, — сказал Комов, не оборачиваясь: отвернувшись к стене, он сосредоточенно возил пальцем по небольшому экрану — видимо, что-то читал.
— А в этой? — не понял Завадский.
— А в этой я даже на Леониду не попал. Так что всё моё при мне осталось. Хотя ключ я проверил. Действительно, открылся. Ну я его обратно на себя закрыл.
Завадский не очень понял, но решил не уточнять.
— И вот Сикорски является с докладом, — продолжил Горбовский. — Он в очередной раз нашёл Целмса. Который связался с его агентом Сашей Ветрилэ и пытается раздобыть какую-то технику. Я встревожился: мало ли как оно бывает. Послал людей. Они выяснили, что на станции действительно обитает человек, похожий на нашего дорогого дядю Яшу. Не полная копия, но похож очень. Мы подключились к его компу, нашли мемуар. Нас это очень заинтересовало. Особенно информация про Абалкина и всё с этим связанное. Я дал Араму Самвеловичу соответствующие полномочия, и он со своими людьми вступил с Вандерхузе в контакт.