Факел (книга рассказов)

Притула Дмитрий

Он так живо все рассказывал, Гоша Долгов, что тогда я ему поверил, а сейчас сомневаюсь — больно что-то много всего, два эпизода — дочь-внучка — допускаю, а три — дочь и две внучки — это перебор, в одном не сомневаюсь — дочь полоснула папашу по детородному органу.

Да, как тебе новый расклад сил, без всякого перерыва молотил Гоша, Плохиш (Гайдар), Николаич, Жиря, дальше я уже отрубился, потому что Гоша часами может клокотать из-за политики, подумаешь, от него или от кого-нибудь из нас что-то зависит, по мне так все они одинаковы, всем им только бы собственное брюхо набить, не голосовал за них и голосовать не буду, плевать я на них хотел, кто ни приди к власти, ничего они мне не сделают, новые люди разрешили мне вести прием открыто, если более новые люди его прикроют, я уйду в подполье, если у человека есть способности, ничего ты с ним не сделаешь.

Гоша, засосав бутылку, укатил, хохотнув на прощанье, а я подумал,

вот кому я завидую — он всегда весел, никогда не унывает, фельдшер — высший класс, когда я пришел на станцию, он уже был зубром и учил меня уму-разуму, он и газеты читает, и книги (не то что я), и в окружающей политике очень и очень сечет. Да, Гоша весел и, пожалуй, счастлив, а почему, спрошу, а потому, даю ответ, что он уверен — занимает свое место в жизни, и это место — хороший фельдшер, и Гоше этого вполне достаточно.

Я вышел из кафе, и вроде бы стало еще жарче, асфальт плавился и пахло бензином, я поплелся к пруду и ругал себя, нет, зря я расквасился, ну да, черная кость, это знаю твердо, сидит во мне всегда, но тщательно закупорена бутылка, но черт ли меня дернул, я открыл бутылку, и бредя к пруду по мягкому асфальту, я привычно стал подсчитывать, а сколько раз в жизни я был счастлив, и тоже привычно насчитал этих случаев два. Сразу скажу, женщин это не касается, с ними мне бывало хорошо, но счастье — это что-то оглушительное, а не просто хорошо.

Случай числом раз. Я служил, значит, во Пскове, в десантных войсках, и я никогда не забуду свой первый прыжок, как пошла первая пятерка в свистящую в боку самолета бездонную дыру, я был вторым во второй пятерке, и как хлопнул меня по плечу наш выпускающий майор Гайдук, пошел! и как я толкнулся ногой о порожек, и дальше ничего не помню, верещал, поди, от страха, черная какая-то бездна, но вдруг меня рвануло, и я увидел над головой необъятный, в полнеба купол парашюта, и внизу увидел землю, и сел поудобнее, и от восторга перехлестнуло дыхание, на меня накатывало огромное малиновое солнце, а внизу была сиреневая земля, раннее утро, небо белесо-голубое, и во мне была легкость без всяких берегов, и когда на меня налетела земля, уже черная, я успел выставить вперед чуть согнутые в коленях ноги и шмякнулся на пузо, и несколько метров меня проволокло, но когда я запихал парашют в сумку, вот тогда меня и залило ни с чем не сравнимое счастье: тут все разом — видел землю сверху, но главное, все страхи позади.

Случай числом два. Я дремал после суток и слушал группу «Ноль», вернее, дядю Федора, и вдруг Света позвала меня, посмотри, что Сева делает, я увидел, что наш сын Сева — ушки розовые, большие и светятся, волосики беленькие и редкие, на лице загадочная улыбка — стоит в своем манежике, ручками держится за спинку и прыгает в такт «Настоящему индейцу завсегда везде ништяк», до этого он лежал, пытался садиться, но никогда не вставал, тем более самостоятельно, и я помню бешеную радость и, скажу высоко, горячую гордость, вот какой у меня сын, в полгода самостоятельно встал и запрыгал под хорошую музыку, я обнял Свету, и она от умиления заплакала, а потом чуть не задушила сына в своих объятьях, правда, на радостях, я тоже малость его потискал.

Пожалуй, это все. Нет, конечно, приятно было, когда я впервые без посторонней помощи попал в вену, снял первую электрокардиограмму, включил дефибриллятор, и он на несколько часов оживил старушку, уступила женщина, которую некоторое время добивался, — но то была только кратковременная радость, а так, чтоб вот тебя прямо-таки обожгло счастьем — только случаев числом два.

Но хорошо помню, я тут же подсунул себе привычное утешение, счастье ему подавай, да где ж его на всех напасешься, да, маловато было, это кто ж спорит, но зато сидит во мне постоянное понимание некоторой своей ценности, да, вид у меня не ученого доцента, да, я не выучился на доктора, да, не получилась у меня семейная жизнь, зато есть некоторые способности, которых, я уверен, нет ни у кого в нашем городе, и я как раз отличаюсь от всех прочих тем, что могу, а это, если разобраться, не так и мало.

Иногда я боюсь, а ну как сила покинет меня не на короткое время, не на естественный жизненно-биологический цикл, а навсегда, вот тогда я задергаюсь, вот тогда я взвою, но этого, понятно, никогда не случится, уж если есть способности, так они есть, и тогда все помогает тебе, и плевать на строй, и правительство, и житейские неудачи, способности никогда не покинут тебя, потому что не могут истощиться силы земли и космоса, и они всегда будут подпитывать тебя.

Вот таким манером я утешал себя, но все же досадно было понимать, хоть какие у меня способности, а вот эта женщина, Татьяна Андреевна, которая до одурения понравилась мне, никогда меня не полюбит.

И как же я нервничал, как дергался перед приемом, когда она

должна была прийти на первый сеанс, но она ожидала меня, и я взял ее первой, и никто из ожидающих не возник, у меня вообще никто не возникает, я уложил Татьяну Андреевну на кушетку, посоветовал расположиться поудобней, и ни о чем не думайте во время сеанса, ни что голос у меня скрипучий и, может, противный, ни о чем другом, вы только выполняйте мои команды, вам удобно? — тогда поехали, и привычные команды, и привычные движения рук, и я сразу почувствовал, есть контакт, иной раз бывает, человек внутреннее сопротивляется, тогда требуются дополнительные усилия, но тут был контакт, и чувствовал — я в хорошей форме, вовремя пошло накопление, и я повнушал, что тревоги и страхи улетучиваются, главное, уходит страх смерти, тяжелые сны пропадают, а как же иначе, это обязательно, вы же перед сном трижды уверенно скажите себе, я сейчас засну без лекарств и восемь часов буду спать и без сновидений, да, я вспомнил, она говорила, ни в Бехтереве, ни в клинике Попова гипноз ее не брал, и для пробы, мне это и не нужно, после расслабления я сказал, вернее, почти пропел, легкий сон обволакивает все ваше тело, хочется спать, спать, спать, и еще раз — уже коротко и твердо — спать! и она заснула, ага, есть контакт, моя воля покуда не знала осечек, а потом я осторожно пересадил Татьяну Андреевну на стул, глаза закрыты, голову опустили, сидеть удобно, вы как будто в очень приятном и долгом плавании, а руки положили на колени, ладонью кверху, а пальцы чуть согнуты и раздвинуты, да, на манер чашечек.

К слову, почему именно так должна расположиться рука, я в точности объяснить не могу, это все приходит опытным путем, тут у меня было две теории: по одной, когда я воздействую на человека, открытая ладонь лучше вбирает силы космоса, по другой, все несколько иначе, я передаю человеку энергию и хочу, чтоб человек выздоровел, следовательно, вливаю добрую энергию, а собственная энергия человека, вернее, энергия болезни, должна вытесняться, и она всего лучше уходит через установленные чашечкой ладони, нет, я в точности все это не могу объяснить, я даже не скажу, когда я воздействую на внутреннюю энергетическую оболочку, а когда на наружную, разницы не ощущаю, нет, правда, я ведь не физик, это же не я открыл закон, когда на голову мне упало яблоко, и это ведь не я доказал, что эм цэ квадрат, все узнается опытным путем, и это так, и я забыл, что эта женщина отчаянно нравится мне, даже глаза закрыл, чтобы всю энергию направить только на дело, да, я отметил, что у нее тонкая и нежная кожа, и шея красивая, но лишь потому отметил, что рукам удобно было расположиться на шее, а тонкая кожа лучше принимает и усваивает мою энергию, и я легкими круговыми движениями пораздражал ее сонные артерии, это надо, это непременно надо, и я спрашивал, вам приятно, ничто не должно раздражать вас, и она отвечала, мне приятно и очень спокойно, и я несколько раз встряхивал руки, чтобы сбросить потенциалы энергии, и слышны были легкие потрескивания, это на больных хорошо действует, особенно их достает, когда я сбрасываю потенциалы в сумерках — это, понятно, осенью и зимой, — и тогда слышен треск и видны фиолетовые искры, а вот и конец сеанса, полностью расслабились и задержали дыхание, ну, на сегодня все, пока порядок, у нас есть контакт, влияние исключительно в положительном аспекте, уверен, все будет хорошо, да, спасибо вам, я и сама чувствую, мне лучше, и денежку отдала, еще раз спасибо, тогда до послезавтра, приходите на десять минут раньше, я снова возьму вас первой, пока энергия не растрачена.

Прием хорош тем, что ты занят делом, забываешь о своих неприятностях, и время пролетает мгновенно, все так, но когда прием кончился, и я снял халат, и малость посидел на кушетке, чтоб перевести дыхание и собрать остатки сил, я внезапным накатом вновь почувствовал, что мне отчаянно нравится эта женщина, Татьяна Андреевна, и ощущал пальцами, какая же у нее нежная и тонкая кожа, и какие у нее красивые плечи, и я вспомнил нежный запах ее духов, и тут же я подсунул себе утешение — да, влюблен в нее безнадежно, но ведь сегодня был только первый сеанс, а впереди еще девять, и сколько еще времени впереди, и мне нравилось, вот как мальчик, дергаться, и волноваться, и ощущать на ладонях, даже спустя несколько часов, нежность ее кожи.

Да, а сеансы шли своим ходом, и она не пропустила ни одного, вы чудеса делаете, доктор, я, как вы приказали, говорю себе перед сном, что буду спать восемь часов, и вы знаете, я подчиняюсь вашему приказу, хорошо сплю, десять дней не глотаю таблеток, ночью не просыпаюсь, потому нет приступов и страха смерти, ни в Бехтереве, ни в клинике неврозов это не удавалось, а вы делаете чудеса, все нормально, Татьяна Андреевна, это не чудеса, а то, что и должно быть.

Да, крутишься на «скорой», вдруг вспоминаешь, завтра сеанс, и ты вновь увидишь Татьяну Андреевну, и приятное тепло заливает тебя. Ладно.