Факелоносцы
Шрифт:
— Здесь мы и встретим наших гостей. — С этими словами Амбросий снова ударил коня пятками и послал его полным галопом. Аквила и Валарий не отставали.
Две группы всадников, грохоча копытами, взметая летнюю пыль, мчались навстречу друг другу. Аквила видел, что впереди встречного отряда клином ехали трое — их развевающиеся плащи горели яркими пятнами в прозрачном горном воздухе: один шафранно-желтый, другой изумрудный и третий, чей обладатель составлял как бы острие клина, фиолетовый. А головы всех троих отливали ярко-рыжим, точно лисий мех на солнце. Всадники все сближались и сближались, и вот два облака пыли слились в одно, и Амбросий на полном скаку натянул поводья, так что жеребец присел на задние ноги, храпя, порываясь вперед, скребя круглыми подковами землю. Потом — хаотический топот, потные лошади прядали под седоками, пытаясь ослабить удила. Когда пыль немного улеглась, всадники очутились лицом к лицу на расстоянии броска копья. Тот, что в фиолетовом плаще, с великолепным мастерством развернул своего скакуна и вывел его вперед танцующим шагом. Аквила, оглаживающий свою рыжую кобылу, которая никак не могла успокоиться, узнал бледное гордое лицо всадника, эту пылающую гриву волос и сокола в колпачке на его руке — хозяин по-прежнему, как и год назад в Медхолле у Хенгеста, не расставался с ним.
— Приветствую вас, незнакомцы. Кто вы такие и почему держите зеленые ветви? — спросил Амбросий.
Вортимер опустил березовую ветвь и, гибкий, надменный, несколько мгновений молча глядел в лицо Амбросию. Аквиле, наблюдавшему за ним, почему-то вдруг на ум пришел лилово-желтый крокус — такой же горделивый, такой же нарядный. Наконец Вортимер заговорил:
— Мы, три сына Вортигерна, Верховного Короля, хотим говорить с Амбросием Аурелианом, правителем Арфона.
Амбросий, держащийся очень прямо на своем черном пляшущем жеребце, ответил гордым, но спокойным и не таким вызывающим, как у Вортимера, взглядом.
— Я Амбросий Аурелиан, правитель Британии, — сказал он и добавил: — Всех, кто приходит ко мне с дружбой, ждет сердечный прием, а тем более родичей.
Аквила посмотрел на того и на другого всадника. Он и забыл, что они родственники — темноволосый и рыжеволосые.
Вортимер наклонил голову, принимая упрек и гостеприимство:
— Мой государь Амбросий, властитель Арфона и Повелитель Британии, мы явились положить меч к твоим ногам и быть с тобой заодно.
— И вы покинете знамя вашего отца Вортигерна, чтобы перейти под мое?
Позади Вортимера в отряде послышалось негромкое, но гневное бормотание. Двое младших братьев, нахмурясь, смотрели прямо перед собой. Старший снова ответил за них — голова его была гордо поднята, и ветер с гор отдувал со лба огненные волосы.
— Мой господин Амбросий, возможно, слыхал, что наш отец отдалил нашу мать Северу и на ее место взял золотоволосую сакскую колдунью, дочь Хенгеста. Государь, наверно, слыхал также, что отец за невесту отдал саксам много земли около Таната. Обиды, нанесенные нашей матери, жгут нам сердце, и поэтому мы явились положить мечи к твоим ногам. Но мы пришли не одни и не с пустыми руками. С нами семь вождей, которые прежде были сторонниками отца. Они приведут свои кланы. Найдутся и другие, пожалуй больше половины тех, кто следует за отцом. Они готовы встать на твою сторону из-за обид, нанесенных нашей матери, а также из-за британских земель, которые отданы саксам через голову государя.
«Так, стало быть, Вортигерн зашел слишком далеко, — подумал Аквила, — Хенгест, этот великан с изменчивыми серо-зелеными глазами, зарвался. Они с Вортигерном раскололи надвое кельтскую партию и вынудили б о льшую часть уйти к Амбросию. Если Амбросий примет их… а он должен их принять, отказаться было бы безрассудством, то неизвестно, как они поведут себя, — они могут ослабить его, а могут стать дополнительной силой».
— Значит ли это, что саксы отныне для тебя ненавистнее, чем всегда были римляне? — спросил Амбросий ровным тоном.
На этот раз тишина длилась долго, слышался лишь шелест ветра в вереске, да позвякивали удила, когда лошадь вздергивала голову. И снова Вортимер ответил за всех:
— Мой государь Амбросий, мы свободный народ и не потерпим ничьего ярма. Но сейчас сакское ярмо для нас невыносимее всех иных. Поэтому мы готовы встать рядом с вами против сакской угрозы. Скажи лишь слово — и мы отправимся назад этой же дорогой и соберем всех, кто способен сражаться. И тогда еще до конца лета жди, когда на востоке заблестят наши копья.
— Как могу я быть уверен, что это не хитрость, с помощью которой вы проведете свою армию через наши защитные укрепления?
— Один из нас троих, кого сам выберешь, останется у тебя заложником в знак того, что мы действуем без обмана, — гордо ответил Вортимер.
Амбросий покачал головой:
— Нет, мне не нужны заложники.
Он явно принял решение и говорил с улыбкой. Улыбку эту и решимость Аквила, находившийся прямо за ним, услышал в его голосе.
— Хорошо, я скажу свое слово, родич Вортимер, и ты поедешь с ним назад к тем, кто потом пойдет за тобой. Но не сразу, мы о многом должны с тобой поговорить. Здесь, в горах, мне не нужны лишние люди, у меня нет для них места, нет корма для лошадей. Мне нужно только знать твердо, что я могу призвать их, когда настанет время. Все это мы и должны с тобой обсудить. А сейчас поезжайте с нами, примете участие в трапезе вместе с моими спутниками, и мы скрепим договор медом из нашего горного вереска.
Вортимер какое-то время смотрел на него молча. Затем сунул за пояс зеленую березовую ветку, спрыгнул с седла, с уздечкой в руке (его тигровой масти жеребец шел рядом) приблизился к Амбросию и, положив руку ему на сапог, поклялся в вассальной верности:
— А коли мы нарушим клятву, пусть разверзнется зеленая земля и поглотит нас, пусть накатят на нас и унесут с собой серые морские волны, пусть упадет на нас звездное небо и сокрушит навсегда.
Это была старинная клятва, и она отлично сочеталась с горами, со всей окружающей дикой обстановкой. Двое младших братьев тоже спешились и поклялись в верности вслед за Вортимером. Что ж, Молодые Лисы не изменят клятве, мелькнуло в голове у Аквилы, а вот как поведут себя те, что пришли с ними? Из горстки вождей вдруг выделилось лицо — смуглое, отчаянное, опасное, — такому ничего не стоит и кинжал всадить. Кто-то недавно назвал Аквиле его имя — Гвитолин. Глаза у него были темно-голубые, с бирюзовыми от солнца крапинками, — глаза фанатика, которому нипочем никакие клятвы.
В тот же вечер Амбросий со своей братией и Молодые Лисы со свитой пировали в крытом папоротником доме Догфела. Пламя бросало дрожащую паутину золотистого неровного света на шерстяные ткани, пятнало овчины, высекало из рукояти кинжала искру ирландского золота, выхватывало из темноты немигающие глаза собаки и густо крапчатую грудку сокола, привязанного путами к высокой спинке стула, на котором сидел Вортимер. А вокруг длинного очага сверкало подобие зазубренной колючей гирлянды — это каждый из гостей положил перед собой на пол меч, чтобы он был под рукой. По старинному обычаю, на такое сборище не полагалось приходить вооруженным, но сейчас на побережье мужчины ни на миг не расставались с оружием.
Соседом Аквилы был пожилой человек по имени Крадок, с взъерошенными, как у птицы на ветру, светлыми волосами. Лицо его выражало горькую тоску по былой жизни. Он был вождем клана с дальнего юга и тут, на севере, в Уэльсе, все ему не нравилось, казалось не таким, как в его родных горах.
— В Повисе, где мой дом, — сетовал он, — трава даже в середине зимы гуще, чем здесь в долине сейчас, а почва черная, жирная. У меня там яблоневый сад, он доходит до реки. Осенью ветки клонятся до самой земли под тяжестью яблок, — и, сокрушенно глядя в чашу, добавил: — И мед у нас вкуснее.