Фактор Z (сборник)
Шрифт:
Кто-то невидимый начал было что-то говорить, но тут мир погрузился в оглушительную тишину. Тони крепко зажмурился, сжался… А потом пришел грохот.
Волосы на затылке лизнул пыльный язык горячего ветра. За шиворот посыпалось что-то липкое, обжигающее. Позади истошно верещали и постоянно поминали бога. Тони стал медленно подниматься.
Левая рука почти отказала, а рукав пропитался теплой кровью и лип к коже. Перед глазами плыло, а в ушах стоял вибрирующий писк. Что-то горячее текло по лицу, шее. Тони утерся, и ладонь его с зажатым «глоком» стала красной и мокрой.
Покачнувшись, Синтаро оказался с другой стороны президентского автомобиля. Дверь в пассажирский салон была распахнута. Тони обернулся и взвыл от бессильной ярости: среди руин, среди плывущего, вибрирующего мира мелькал четкий и ясный удаляющийся силуэт. Судорожно перезарядив пистолет, он шагнул следом.
Его словно толкнули в грудь, совсем легонько, почти дружески… Но этого хватило, чтобы он качнулся назад, на «линкольн», и медленно сполз на землю. Его «глок» выпал из разом ослабевшей руки в комковатую от крови дорожную пыль, а на груди расплывалось алое пятно. Но жалел он только об одном: нескоро он свидится со своими близкими, ведь смертная чума так легко не отпускает. Даже мертвых.
Особенно — мертвых.
— Тело — это всего лишь оболочка. Пусть оболочка остается, но душа уходит. Верь мне! — Рядом опустилась на одно колено Сирена.
Она, как всегда, была прекрасна: рыжая волна волос, чувственные губы, едва тронутые улыбкой…
Нежное прикосновение тонкой ладошки.
Прекрасна, как сама любовь.
Любовь, которую она дарила ему.
— Верь мне, любимый!
Он уже не мог говорить, но он верил. Он всегда ей верил, даже когда спускал курок, даря ей милосердную смерть. Верил Тони и сейчас, поэтому он и не боялся умирать. Он улыбнулся подошедшему Томасу Холдстепу. Никем иным он просто не мог быть: постаревший, но все еще крепкий, широкоплечий. Дорогой костюм, мужественное лицо и жесткие глаза прирожденного политика. Наверняка, дьявольски умный.
Только он так и не научился стрелять в голову умирающим и мертвецам.
* * *
— Уроды! — Холдстеп покачал головой, выщелкивая использованную гильзу из своего раритетного «кольта» и вставляя новый патрон. — Бездари! Вот как вам довериться, а? Отправлю, клянусь всеми святыми, отправляю на восточные рубежи! Сгниешь там, но никогда не вернешься в Новый Салем! Как какой-то ублюдок сумел ко мне подобраться?!
Последние слова были адресованы телохранителю, возвращавшемуся от руин. Сгорбившись, он готов был принять справедливое наказание от своего патрона, пророка и повелителя. Ветеран войны с конфедератами, один из лучших в легионе Наву, он робел перед волей пророка-президента. По-настоящему, железной волей. Только такой человек мог взять на себя грех убийства невинных ради веры. Такова воля божья, но кто решится взять грех на себя?
Холдстеп взял. Он будет за него отвечать после смерти, но для своих подданных он был святым. Даже для тех, кто был посвящен в его тайные дела.
Он крикнул, мотнул рукой, словно куда-то указывая, но ветер унес его слова. Холдстеп нахмурился.
— Что ты там бормочешь?! Иди сюда — не дери глотку, а скажи толком. — Но телохранитель остался на месте, продолжая ожесточенно жестикулировать. Наконец, и пророк-президент услышал его слова:
— Стреляйте в голову!..
* * *
— Стреляйте в голову!..
Тот, кого когда-то звали Тони Синтаро, тот, кто когда-то носил прозвище Шальная Пуля, шевельнулся, медленно сел, уставившись тусклыми глазами на широкую спину человека, затянутую в черный пиджак из дорогой ткани. Правда, он уже не мог его по достоинству оценить.
Столь же бесшумно Тони сел на корточки, впечатал в расколотый асфальт кулаки, из раззявленного окровавленного рта закапала черная тягучая слюна.
У него не было никаких мыслей, только примитивные инстинкты: жить, есть, убивать. Живая плоть будила исконный голод, голод, неведомый живому существу. И голод не мог ждать, голод требовал и толкал вперед. Тот, кто когда-то был знаменитым Тони Шальной Пулей, не видел причин ждать. Оттолкнувшись от земли, он бросился вперед.
* * *
— Стреляйте в голову!..
Холдстеп обернулся, но мертвяк был слишком близко, что уже и не успеть вскинуть револьвер и расплескать гнилые мозги по асфальту. Единственное, что успел сделать пророк-президент, это заслониться рукой.
Зомби впился зубами в рукав, прокусил его в мгновение. Дернул головой — в его пасти остался кусок мяса. Кусок священной плоти Гласа Господнего.
Брызнула неожиданно яркая кровь. Сладкая кровь.
Только Холдстеп был не из тех, кто боится крови. Ее и так было слишком много на его руках. Он поднял револьвер, упер ствол в подбородок утробно урчащего мертвяка и спустил курок. Череп твари брызнул окровавленными осколками.
Поднявшись, он уткнулся взглядом в черный провал ствола, направленного ему в голову.
— Ты чего? — он удивленно уставился на телохранителя, позабыв даже про прокушенную руку. — Я пророк-президент! Я…
Он шагнул вперед. Рука у телохранителя не дрогнула. Все-таки, он был ветераном.
— Извините, но я не могу рисковать. — И он спустил курок.
* * *
Ветеран Солт-лейкской кампании никогда не жаловался на меткость. Во многом по этому его взяли в охрану пророка-президента. И он не смог оправдать все те ожидания, что возложили на него. Но, пусть он не спас его, но он был твердо уверен, что уберег свою землю, землю своих братьев и сестер от смертного проклятья внешних земель.
Вера его была твердой и основательной. Верили его деды, верил его отец — верил и он сам. И верил он в то, что земля около Великого Соленого Озера свята и что даровано обрести благодать каждому, кто ее возжелает. А кто не захочет принять благословения ангела Морония… Что ж, у каждого свой путь и не зря же Господь Бог даровал людям свободу воли.
Григорий Дондин
ШУТКА СТАРОГО ВАН ТАГА
В темной аллее непрестанно дребезжал голос Эца Ван Тага, произвольно меняющий тональность и громкость, то и дело срывающийся на визг. Замшелый колдун, древний, как и его ремесло, так износил свое тело, что уже не мог контролировать голосовые связки. Он говорил, говорил, говорил. Бесконечные потоки блеющих, хрипящих, свистящих слов лишь изредка прерывались кашлем. Герцогиня Лоэль, плетущаяся следом за колдуном, думала, что старик утрачивает контроль не только над голосом, но и над разумом — такими нелепыми и бессмысленными казались его рассуждения.