Факторизация человечности
Шрифт:
Это было словно ночь и день — фильм, который, как он думал, знает, и настоящий фильм — больше, богаче, сложнее, очень красочный и совершенно потрясающий.
Путешествие всей жизни.
Это было очень похоже. Хизер, которую он знал, выписанная крупно, в ярких цветах, которых он раньше никогда не видел, с полифоническим звуком, от которого дрожит кресло.
Хизер во всей своей непередаваемой сложности.
Её громадный интеллект.
Её невероятно живые эмоции.
Девушка,
Женщина, на которой женился.
Он обнаружил, что открывает и закрывает глаза, медленно, чтобы внутренний вид конструкта успел появиться перед глазами и исчезнуть. И внезапно понял, зачем он это делает.
Смаргивает слёзы.
Словно потрясённый видом прекраснейшего произведения искусства.
Потрясённый великолепием своей жены.
Они были женаты двадцать два года. И осознание того, как мало на самом деле он её знал и как много ему ещё предстоить узнать, обрушилось на него, едва не выбив дух.
Хизер говорила, что любит его, и он ей верил — верил всей душой и сердцем. И его изумлял тот факт, что нечто настолько сложное и замысловатое, как человеческое существо, может вдруг полюбить другого.
В этот миг он понял, что может провести остаток жизни, узнавая её, как следует — что горстки оставшихся ему десятилетий всё равно не хватит, чтобы по-настоящему постигнуть разум другого человека.
Он сердился на Хизер за то, что она копалась в его разуме без его разрешения. Но теперь гнев испарился, словно утренняя роса. Сердиться было не за что — это не было вторжением. Только не в её случае. Это был момент близости настолько интимной, что превосходил всё, что они испытывали до него.
Ему нужно будет вернуться сюда, проводить часы — дни, годы — исследуя её разум, разум, который был гораздо спокойнее, рассудительнее, интуитивнее, чем его собственный, разум…
Нет.
Нет, он не за этим сюда явился.
Не в этот раз.
Сейчас ему следует разобраться кое с чем.
Он продолжал листать память Хизер, пока не нашёл воспоминания о Мэри.
И потом снова совершил неккерову трансформацию.
Онако в этом новом месте ничего не происходило. Совершенно ничего. Лишь тьма. И тишина.
Кайл подумал о выпускном Мэри: она произносила на нём прощальную речь. Соответствующее воспоминание Мэри появилось практически тут же. Воспоминания Мэри были здесь — архив того, кем она была, существовал — но это было всё; в реальном времени не происходило совершенно ничего.
Кайл выпал в осадок, удаляясь. Потом усилием воли он вновь собрался воедино перед стеной гексагонов.
Гексагон непосредственно перед ним был тёмен.
Мёртв.
Кайл видел тело Мэри, лежащее на полу ванной. Бледное, обескровленное, белое, словно из воска.
Он тогда не смог принять её смерть. Даже видя её безжизненное тело, распростёртое на холодной плитке пола ванной комнаты, он всё равно не мог её принять.
Но теперь…
Вот она. Мёртвая. Пассивное хранилище. Бэкап — часть общего архива человечества.
Он понял теперь, почему не мог говорить с ней. Не существовало способа общаться с Мэри, способа сказать ей, что того, о чём она думала, на самом деле не происходило.
О да, он мог увидеть её воспоминания, листать её прошлое.
Но общаться с ней он не мог.
Когда он, сгорбившись, сидел рядом с ей надгробием, у него было чувство, что, возможно, каким-то образом между ними возникает связь, что она как-то может слышать его слова. Он хотель попросить прщения — не за что-то, что сделал, а за тот факт, что он не защитил её от хищницы-психотерапевта, за то, что её папа не был рядом, когда она нуждалась в нём больше всего.
Но даже если бы он произнёс эти слова вслух над её могилой, она бы их не услышала. Другие гексагоны смотрели на него, словно глаза, но этот был настолько бездонно тёмен, что никаких сомнений не оставалось.
Она была полностью, абсолютно, необратимо мертва.
И ничего уже не исправить. Никак.
И всё же…
И всё же он обнаружил, что не чувствует себя раздавленным этим фактом.
Напротив, он почувствовал облегчение, освобождение.
В тёмных уголках рассудка, несмотря на свой интеллектуальный атеизм, он так долго считал, что где-то она по-прежнему в сознании, по-прежнему восприимчива, по-прежнему страдает.
По-прежнему ненавидит его.
Но этого не было. Во всех смыслах этого слова Мэри попросту не существовало. Её больше не было.
Но всё же это был не конец.
Не совсем.
Кайл плакал, когда умерла его дочь.
Он плакал от гнева, злясь на то, что она сделала.
Он плакал от негодования, не в силах понять.
Но он не оплакивал её.
И внезапно его глаза наполнились до краёв, и слёзы пролились наружу.
Теперь он плакал о ней самой — только о ней самой. От печали о её прекрасной жизни, оборвавшейся так рано, обо всех хороших вещах, что были в её жизни, и других, которые могли быть, но которых не было и никогда не будет.
Он плакал так горько, что его глаза закрылись, и перед внутренним взором появилась внутренняя поверхность конструкта.
Но он ещё не закончил.
Он, наконец, понял, зачем Хизер привела его сюда и что он должен сделать.
Он вытер глаза и снова открыл их. Психопространство снова сформировалось вокруг него с чёрным гексагоном Мэри посередине.
Он сделал глубокий вдох и выдохнул, чувствуя, как много сдерживаемых ранее чувств выходит наружу с этим выдохом.
И тогда он произнёс всего одно слово, тихое, но идущее от самого сердца.