Факультет чудаков
Шрифт:
Через несколько дней мистер Берд снова посетил председателя.
— Ну? — сказал тот. — Вы опять с претензиями?
— О, нет! — улыбнулся Берд. — Я не с претензией, ваше сиятельство, нет. Я лишь хочу спросить вас, не разрешит ли нам его высокопревосходительство господин генерал-губернатор брать на работу по вредному производству… брать этих… — Берд, как и в прошлый раз, вдруг замялся.
— Ну, ну? — подбодрил председатель.
Берд перегнулся через письменный стол к председателю и тихо договорил:
— Беглых. Брать беглых, без паспорта.
Граф улыбнулся.
— Я думаю, — он улыбнулся в первый раз за обе аудиенции, — я думаю, разрешит. Действительно, это благоразумно.
— Это будет экономично, ваше сиятельство.
— Я и говорю, этобудет благоразумно и э-ко-но-мично.
Через несколько месяцев в кабинете состоялась аудиенция, ничуть не похожая на остроумные посещения графа заводчиком. На этот раз его посетила какая-то сволочь. Ее вид так поразил чиновников и лакеев, что они не сумели ее задержать и сами вбежали в кабинет не раньше, чем грязный призрак успел напугать графа. Затем, расталкивая всех, прибежал, запыхавшись, инвалид караульной гвардейской инвалидной команды при строении собора и тоже протиснулся в кабинет. Всем им представилось страшное зрелище.
Граф стоял во весь рост за своим столом, как бы отгородившись им от ворвавшегося незнакомца, а незнакомец стоял посреди комнаты и молча смотрел на графа.
Вид незнакомца был поистине ужасен. Мало сказать так, — он был просто невероятен. Суть была не в его одежда, хотя и одежда выглядела в кабинете скандально, суть была в том, что изо рта этого человека торчал распухший, как у повешенного, язык и непрерывно лилась слюна, обливая грудь и капая на зеркальный паркет.
— Что? — как-то робко сказал граф, напрягая шею, чтобы отворотиться, но не превозмогая обратного желания — смотреть на того, не открывая глаз. — Что? — визгливо закричал граф, отворотившись наконец, но сейчас же опять глянул на человека, как бы и впрямь сорвавшегося с виселицы.
Чиновники и лакеи хотели было по-молодецки подскочить, схватить, утащить и вытолкать вон, но отпрянули, когда он обратил к ним свое ужасное лицо. Лишь инвалид гвардейской инвалидной команды бойко вынырнул на первый план, подбежал и схватил того за руки, привычно вывернув их назад.
— Что? — опять крикнул граф.
Инвалид струсил, вообразив, что окрик относится к нему, и выпустил руки.
— Держи! — закричал граф, в свою очередь струсив.
Зато инвалид ободрился после второго окрика и с удвоенной силой заломил вражьи руки за спину, причинив, должно быть, немалую боль, потому что тот замычал. Замычал именно так, как только может замычать, а не застонать человек с распухшим языком, не помещающимся во рту.
— Кто таков? — граф старался смотреть мимо страшного лица на красное от излишней натуги, но ничуть не страшное лицо инвалида, выглядывавшее из-за плеча незнакомца.
— Работный человек, ваше высокосиятельство! — радостно закричал инвалид гвардейской инвалидной команды.
— Сумасшедший?
— Так точно, больной, ваше высокосиятельство, — подхватил инвалид.
— Чем болен?
Тут все присутствующие заметили, что больной вдруг затрясся всем телом, задрыгал коленками и безобразный язык его зашевелился, пытаясь убраться в рот и помочь губами выговорить какие-то слова, вроде:
— Туть…а, туска…
Граф было снова забеспокоился, но инвалид живо устранил недоразумение.
— Ваше сиятельство, это он хочет сказать: ртуть-матушка. Они, ваше сиятельство, все говорят то же самое… мол, ртуть-матушка…
В это время инвалид был вынужден весь спрятаться за спину работного человека, потому что тот вдруг обратил лицо к нему.
— Дюже смердит, ваше сиятельство, — оправдывался инвалид, выглядывая из-за другого плеча больного, — дух у них смрадный, а он как дыхнет на меня!..
— Уведите его, — слабо проговорил граф, не пробуя и не желая спросить больного или хотя бы всезнающего инвалида, что томунужно, зачем он явился к графу. Аудиенция была окончена.
— Прикажете наказать его, ваше сиятельство? — с великой готовностью спросил инвалид.
Граф затопал ногами.
— Уведите его! Уведите его!
ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ ГЛАВА
Борода Шихина утеряла свой превосходный цвет: она поседела. В остальном Шихин не переменился ничуть. Базиль постарался увидеться с ним тотчас же после краха. Он откровенно рассказал купцу все, как было. Огорчение его было слишком велико, чтобы думать в эти минуты о соблюдении осторожности в разговоре с купцом. Да и к чему теперь было скрывать?
Базиль сказал под конец:
— Я давно уже не сержусь на вас, Архип Евсеевич. Вы безжалостно со мной поступили, но вы были по-своему правы. Да и не о старом я пришел поминать. Вы — умный человек, Архип Евсеевич, я пришел к вам за советом. Я ведь иной нынче, я не прежний.
— Пора, Василий Иванович. Чай, ведь тебе за тридцать? Что же ты бороду не растишь? Молодишься, или Павел Сергеевич не велит?
— С бородой надо богатым быть. Это не шутка, а правда, Архип Евсеевич. Надо богатым быть, вроде вас.
— Верно, правда, — подтвердил Шихин. — Я-то богат. Богат, хоть и вором не был. Мое богатство честное.
— Ваше богатство честное, — подтвердил Базиль.
— Откуда ж оно взялось? — спросил Шихин.
Базиль молчал. Шихин сказал наставительно:
— Оттуда, что людей не жалел. Помнишь, я тебе говорил: ради дела работай, а людей не жалей. А уж в нашем деле и вовсе жалеть нельзя. Во Владимирской губернии у Покрова говорят: нет выгоднее торговли плотниками. А я скажу: нет выгоднее торговли каменотесцами. Прикажи только — горы ворочают. Для кого там каменные горы, а для меня — золотые, выходит.