Фальшивая убийца
Шрифт:
– Чаю хочешь? – откусив крохотный кусочек от тоста с сыром, спросила Вяземская.
– Нет, спасибо, – охрипшим голосом прошептала я.
– А зря. Чай превосходный. – Отпив глоток, Ирина Владимировна промокнула губы салфеткой и посмотрела в мои поблескивающие страхом глаза. – Боишься?
– Да.
– Не бойся. Я буду рядом. Артем по мониторам введет тебя в курс дела, «познакомит» с семьей. Не бойся. Никто тебя не съест.
Хотелось верить. Но план введения меня в семью, предложенный Муслимом Рахимовичем, предполагал не просто нервотрепку, а нокаут. Удар
Муслим Рахимович надеялся, что, получив удар в солнечное сплетение, противник себя выдаст. Хотя бы дрогнет: щекой, глазами, бровью, собьет дыхание…
– …Я купила тебе вечернее платье и туфли, – продолжала Ирина Владимировна. – В туфлях удобная колодка, надеюсь, я угадала с размером… Пакеты в моей комнате, перенесешь к себе, оденешься, когда… когда будет нужно. Хорошо?
– Да, – сглотнув ставшую вдруг тягучей и вязкой слюну, сказала я.
(Интересно, что чувствовала бы Алла в этой ситуации? Воодушевление? Прилив адреналина? Желание отомстить компании богатеев, ворвавшись в их ряды?
Или – страх? Нормальный, живой, не книжный…)
Я трусила с полнейшей самоотдачей. И порой желала оказаться временно беременной, дабы не быть насквозь фальшивой. Если судить по книгам и рассказам подружек, беременная женщина обретает особенную плавность движений. Начинает оберегать себя, как драгоценный переполненный сосуд, светиться изнутри.
Удастся ли мне не издать фальшивой ноты?!
Последний день насыщенного, переменчивого года тянулся бесконечно. Как завершающий аккорд, он грянул, ударил по натянутым нервам и, вызвав дрожь во всем теле, остался глубоко внутри, вибрируя в сердце и пробегая волнами по клавишам позвонков. Я чувствовала себя пациентом, ожидающим пересадки души. Ждала ночного застолья, как сложной операции, собиралась с силами.
Несколько раз порывалась выйти из кельи и предложить помощь сбивающимся с ног горничным. Я была готова чистить картошку, мыть полы, скрести подгоревшие кастрюли, лишь бы не оставаться в одиночестве! Это была худшая из пыток!
Но меня уже отрезали. Осуждающими взглядами – девчонкам показалось, что я их предала, с удовольствием манкируя обязанностями, – и тишиной. Я застыла в стоячей воде между классами – отвергнутая одними и не принятая другими.
Гадостное ощущение. Маленькое ничто, потерявшееся в огромном доме.
Гости начали съезжаться после десяти вечера. Ирина Владимировна вызвала меня по мобильному телефону в свою спальню, открыла потайную дверь и сказала:
– Иди к Артему, Алиса, он тебя ждет. По смотришь на приезд родственников, будто по знакомишься с ними, и станет не так страшно.
С Богом, девочка, правда на нашей стороне.
Ободренная не сколько словами, сколько взглядом Вяземской, я шагнула в бункер, и дверь мягко закрылась за моей спиной.
Инвалидное кресло Артема куда-то исчезло. Зато появился вращающийся фортепьянный стул, костыли переместились из дальнего угла в ближний, Артем мог дотянуться до них в любую минуту.
– Привет, – сказал он обрадованно.
– Здравствуй, – ответила я и села на вынутый из-под «подоконника» складной табурет.
– Твое особое положение в этом доме стало основной темой кулуарных бесед, – думая, что преподносит мне занятную новость, с улыбкой произнес Артем.
А у меня сжалось сердце. Легко представить, что говорили обо мне сегодня на кухне и при совместной подготовке парадных залов. Я снова, не желая того, попала в «выскочки».
То ли еще будет, когда весь персонал узнает о том, как я добилась «особого» расположения. Точнее, каким местом.
(Фу, гадость какая! Не думать, не думать, не думать…)
Досада, так ярко отразившаяся на моем лице, заставила Артема смущенно поменять тему:
– Ладно, давай успокойся – и начинай думать о деле. Все остальное пустяки. – Переключая мониторы в четкой последовательности – ворота, подъездная дорожка, крыльцо, центральный холл, гостиная, столовая, – он говорил: – Могу поспорить, первой приедет Марья. Они с мамой подруги и обычно болтают перед началом мероприятий…
Я положила сжатые в кулаки руки на узкий столик и напряженно уставилась на экраны.
О Марье я уже знала немало. Когда-то давно, лет пятнадцать назад, она оставила довольно успешную адвокатскую практику и ушла сначала в сферу дамских услуг – имидж-центр, салоны, фитнес, – потом планомерно подобралась к модельному и шоу-бизнесу, сейчас пыталась – по слухам, весьма успешно – продюсировать молодежные группы.
Капитолина Фроловна подобные занятия не одобряла. Несколько лет она не разговаривала с дочерью, обзывала ее за глаза то «маникюршей», то «сутенершей». Ирина Владимировна прятала от свекрови журналы и газеты, где встречались порой откровенно скандальные статьи и фотографии с Марьей.
Но как оно всегда бывает, шила в мешке не утаишь, Капитолина Фроловна узнала все. И о приписываемых дочери любовниках, и проделках, и о барышах, и о крупных подарках.
Пресса Марью жаловала и начисляла с избытком и изобретательностью…
И только присутствие Марьи на одном из «новогодних огоньков», где популярнейший шоумен представил ее как красу и гордость со временной индустрии развлечений, несколько смягчило материнское сердце. Во времена Капитолины Фроловны на «огоньки» приглашали только передовиков производства, героев, космонавтов и заслуженных артистов.
Но холодок в отношениях остался.
…К воротам подъехал вытянутый, копьеподобный спортивный автомобиль. Он словно проплыл над волнами поземки. Черные бока автомобиля антрацитово лоснились, фары хищно резали темноту; машина стояла так низко, что оставалось удивляться – неужели женщине удобно выбираться из ее салона?! Это все равно что с земли вставать…
Проскочив подъездную дорожку на внушительной скорости, автомобиль словно воткнулся в клубы затихающей метели перед крыльцом и замер как вкопанный.