Фанни Каплан. Страстная интриганка серебряного века
Шрифт:
— Зашевелилось что-то на воле, — обмолвилась при встрече Вера Штольтерфот. — Жди перемен.
И впрямь — зашевелилось. В Акатуй, минуя цензуру, поступали невероятные сообщения. В Петрограде уличные манифестации под антивоенными лозунгами, стачки, забастовки, брожение среди военных. От прежней ура-патриотической настроенности — ни следа. Государственная власть дискредитирована громкими скандалами, трещит по швам, разваливается. Дума практически парализована, в правительстве чехарда: сменяются беспрестанно министры, один другого хуже и некомпетентней. Изолированный в своем поезде в Ставке Николай Второй, принявший на себя роль верховного главнокомандующего, не принимает по существу участия в управлении страной. Во дворце командует пьяница-растрига Распутин, ползут слухи об измене в пользу германцев императрицы Александры Федоровны. Обстановка накалена до предела, вот-вот взорвется…
Зима тысяча девятьсот семнадцатого года в Забайкалье выдалась бесснежной, лютой. Раскачивались по ту сторону тюремного забора, скрипели на пронизывающем ветру лиственницы, носились в мглистом полусвете дня растрепанные вороны. Стены камер промерзали насквозь, внутри — топи,
— Господи, неужели доживем, будем нужны? А?
— Доживем, товарищи! Пригодимся. С нашим-то опытом борьбы. Давайте тихонько, а?..
…«Славное море — священный Байкал, славный корабль — омулевая бочка. Эй, баргузин, пошевеливай вал, молодцу плыть недалечко»…
«…Вв-ыи-ииии! — подпевала из-за стен людским голосам забайкальская метелица. — Вввыыыииии!»
События нарастали, катились снежным комом. Что ни неделя — очередная сногсшибательная новость. Убили Распутина, в оппозиции к царю даже великие князья. В столице всеобщая забастовка, не работают заводы и фабрики, число бастующих превышает двести тысяч человек. Солдаты отказываются стрелять в манифестантов, поворачивают оружие против полиции и карателей-казаков. Восстал Балтийский флот и практически весь петроградский военный гарнизон. Большая часть города в руках восставших, на улицах и площадях баррикады, с обеих сторон есть убитые и раненые. Создан Петроградский городской Совет рабочих и солдатских депутатов, следом — Временный комитет Государственной Думы во главе с князем Львовым.
Царь отрекся от престола в пользу младшего брата Михаила. Объявлена всеобщая амнистия политзаключенным — ура!
«Мамэле, папэле, я на свободе», — полетела за океан каблограмма.
Из дневника великого князя Андрея Владимировича:
ФЕВРАЛЬ:«В общем, картина рисуется следующим образом. 26 февраля, когда в Думе был получен указ о роспуске, Дума решила не расходиться и обсудить создавшееся положение. Одновременно с этим на улице шла стрельба. По частным сведениям, казаки и семеновцы не пожелали стрелять в толпу, преображенцы же остались верны. Дума немедленно перетянула к себе те части, которые не желали стрелять в толпу, и получилось часть войск за Думу. Затем Родзянко отправил две телеграммы — одну Государю, другую главнокомандующим. Не получая никакого ответа из ставки, Дума решила образовать Временное правительство из разных лиц и приступила к аресту всех настоящих и части бывших министров».
Телеграмма председателя Государственной Думы М.В. Родзянко царю:
26 ФЕВРАЛЯ, ПЕТРОГРАД: «Положение серьезное. В столице анархия. Правительство парализовано. Транспорт, продовольствие и топливо пришли в полное расстройство. Растет общее недовольство. На улицах происходит беспорядочная стрельба. Части войск стреляют друг в друга. Необходимо немедленно поручить лицу, пользующемуся доверием страны, составить новое правительство. Медлить нельзя. Всякое промедление смерти подобно. Молю Бога, чтобы в этот час ответственность не пала на венценосца».
Из дневника великого князя Андрея Владимировича:
ФЕВРАЛЬ:«С арестом всего правительства и захватом центральных учреждений, почты и телеграфа получилось сразу впечатление по всей России. Посылаются телеграммы, угодные Временному правительству, и ничего больше. Однако жандармы знают, что Родзянко, не получая ответа из ставки, обратился к великому князю Николаю Николаевичу и завязалась переписка, из которой можно понять, что Государь предлагал подавить бунт в Петрограде военной силой, но будто бы Николай Николаевич нашел, что эта мера опоздала. Что произошло в самом Петрограде, неизвестно, по газетам видно, что улица взяла власть в свои руки и вопрос из Думы перевалил на улицу. Список лиц, ставших во главе правительства, вряд ли вызовет удовольствие во всей России. Они достаточно опротивели всем, и можно ожидать, что это новое правительство встретит всеобщий отпор при условии, что государство крикнет клич по всей России. Народу надо за кем-нибудь идти. Кто сильнее, тот и прав в данную минуту. Лишь слабость может погубить дело. Нужна твердая власть, решительная и безбоязненная. Паралич центральной власти, вызванный поголовным арестом, остановит временно государственный механизм, и новым случайным лицам не так легко удастся восстановить нормальный порядок в короткое время. Здесь, например, власти, получая телеграммы за подписью Родзянко, исполнять их не желают. «Что это за самозванцы, — говорят они, — мы им не слуги». Повторяю одно: мы не знаем, что делается в данное время. Возможно, что приняты меры, но какие, бог весть. Да ужасное, позорное время переживаем. Нет слов описать что пережили мы за этот день. Но еще ужаснее, что мы предвидели наступление катастрофы, предупреждали — нас не слушались и докатились. Если вдуматься хотя бы в тот факт, что императрица должна была вступить в переговоры с Временным правительством, это достаточно ярко. Судьба. Прямо не верится, что такие вещи могут быть и во время войны. Стыдно за всех».
«Манифест об отречении от престола Николая Второго»:
ПЕТРОГРАД, 3 МАРТА: «Божьей милостью Мы, Николай,
На подлинном собственною Его Императорского Величества рукой подписано
НИКОЛАЙ
2 марта в 15 час. 1917 года.
Город Псков.
Скрепил: министр Императорского двора генерал-адъютант граф Фредерикс».
Из дневника великого князя Андрея Владимировича:
4 МАРТА. КИСЛОВОДСК: «Сегодня как гром нас обдало известие об отречении Государя за себя и Алексея от престола в пользу Михаила Александровича. Второе отречение великого князя Михаила Александровича от престола еще того ужаснее. Писать эти строки, при переживании таких тяжелых моментов, слишком тяжело и трудно. В один день все прошлое величие России рухнуло. И рухнуло бесповоротно, но куда мы пойдем. Призыв Михаила Александровича к всеобщим выборам ужаснее всего. Что может быть создано, да еще в такое время. О, Боже, за что так наказал нашу Родину. Враг на нашей территории, а у нас что творится. Нет, нельзя выразить все, что переживаешь, слишком все это давит, до боли давит».
«Речь»:
ПЕТРОГРАД, 4 АПРЕЛЯ: «Германия в нашем тылу».
«Русские эмигранты-большевики с Лениным во главе приехали в Стокгольм, перерезав с юга на север всю Германию. На швейцарской границе им предоставлен был особый вагон, в котором они и проследовали благополучно по назначению. По пути они пользовались, во владениях императора Вильгельма более чем дипломатическими преимуществами, ибо у них не осматривали ни багажа, ни паспортов. Настроений г. Ленина нам все равно никогда не понять. К счастью, в этом отношении мы оказываемся солидарными даже с такими крайними русскими эмигрантами, как редакция «Призыва». Как известно, сотрудники этого органа еще в субботу, на Страстной, опубликовали в русских газетах энергичный протест «против политического бесчестия», заключающегося, по их мнению, в том, что русский гражданин, едущий в Россию, счел возможным входить в какие-то соглашения с правительством, проливающим кровь бесконечного количества наших сыновей и братьев. Повторяем, психологии г. Ленина нам все равно никогда не понять. Поэтому мы не будем останавливаться на тех аргументах, которые им опубликованы в шведской газете «Политика» и которые имеют, по-видимому, целью оправдать жест русских большевиков, возмутивший даже редакцию «Призыва». Нас интересует только одна сторона дела. Через какого-то Фрица Платтена, швейцарского антимилитариста, г. Ленин и товарищи вступили в переговоры с императорским германским правительством. Не с Либкнехтом, который сидит в тюрьме, и даже не с Шейдеманом поддерживающим императора Вильгельма социал-демократической фракцией рейхстага. Нет. Они вступили в соглашение с кайзером, с Гинденбургом, с Тирпицем и со всей той шайкой аграриев-юнкеров, которые в настоящее время представляют собой правительство Германии. Психологию кайзера мы понимаем, надо полагать, достаточно хорошо для того, чтобы формулировать один тезис. Если бы приезд Ленина с товарищами был невыгодным для Вильгельма и Гинденбурга, то ему не предоставили бы посольского вагона. Поэтому двух мнений быть не может. Когда немецкие военные власти предоставляли салон в распоряжение Ленина, то они руководились не антимилитаристическими и не социал-демократическими соображениями, а исключительно только пользами и нуждами Германии, как они, Гинденбурги, эти пользы и нужды понимают. Мы имеем, значит, официальное удостоверение того, что приезд Ленина выгоден для германских аграриев-юнкеров и берлинской милитаристической клики. Немцы в восторге от того, что большевистский вождь наконец в России и «агитирует». К этому тезису мы ничего не прибавим».
Свобода!
Вдребезги разбитая дорога, хлещет, пробирается под задубелую рогожу ледяной ветер. «Нно-о! — монотонный возглас возницы с облучка. — Нно-о, милы-яя!»
Сидя спина к спине с Марусей Спиридоновой, она трясется в скрипучей телеге. Рядом, тесно прижавшись, еще восемь вчерашних политкаторжанок. Все свои, мальцевитянки. Сестры Пигит, Верочка Штольтерфот, Маруся Беневская, Фаня Радзиловская, Нина Терентьева, Ира Каховская, Ольга Полляк. «Отчаянные» как отозвался о них, подписывая подорожные бумаги, начальник тюрьмы. Сразу же по получении указа об амнистии приняли решение не дожидаться тепла, добираться до Читы на лошадях, по зимнику — где наша не пропадала!