Фантастика 1985
Шрифт:
– Не думал еще. На свете так много интересного. Хорошо бы вот так просто бродить по земле, умывать лицо в чистых ручьях, спать на охапке сена, смеяться и петь, когда захочу, не унывать и искать что-то осорошее.
– Ты славный… славный, но маленький…
– Когда я стану на десять лет старше, я буду думать так же.
– Значит, я не ошиблась.
– В чем?
– Если ты на самом деле такой, каким кажешься, тогда ты понял в чем.
– Я просто хотел это услышать.
Он сжал ладонью прут решетки, сжал так, что заболели суставы пальцев. А потом тихо сказал: - Мне не надо было вас ни о чем просить.
– Ты был вправе попросить меня о чем угодно… Но не спрашивай почему, а только выслушай. Мы не увидимся с тобой.
Никита поднял глаза.
– Запомни! Если ничего не изменится в твоей жизни и через много, много лет ты снова захочешь пригласить меня послушать, как шумит вода в реке, приходи к старой вышке. Может, я буду ждать.
– Может?…
– То, что происходит, слишком невероятно для нас обоих. Для тебя и для меня. Может, для тебя все это станет полузабытым сном, а для меня… Тебе всего тринадцать лет, но ты должен понять…
А потом пришли зимы, долгие и пасмурные, хмурые дни сменяли друг друга, и Никите было очень одиноко. Но он взрослел, кончил школу, начал бриться, уехал учиться в Москву и постепенно привык к безысходности.
– Такой уж возраст. Они все теперь замкнутые, - говорили родственники.
– У тебя неприятности?
– спрашивала мама.
– Ты не заболел?
– волновалась бабушка.
– Он просто много о себе думает, - считали приятели.
– Почему он все время такой скучный?
– удивлялись знакомые девушки.
– В тихом омуте… - многозначительно замечала соседка.
– Какой застенчивый!
– вздыхала бывшая одноклассница.
Очнулся Никита неожиданно: или суетящаяся, кричащая, слепящая бесконечная жизнь вокруг наконец взяла свое, или просто пришло время для новых испытаний. Хотя почему испытаний? Просто он выдумал для себя, что все, что с ним происходит, - это своего рода барьер, который надо взять, чтобы прийти в тот бесконечно счастливый день к старой вышке возле дальнего ручья. Ему так и представлялась жизнь - прямая, как стрела, со множеством препятствий. Но не свернуть в сторону - иначе собьешься с дороги. И хотя он сам видел наивность этого образа, придумыв-ать другой он не хотел. Ведь не столь важно, наивно или рассудочно ты веришь, важнее - во что.
Однажды он словно очнулся на автобусной остановке посреди большого города. Рядом с ним стояла вихрастая, коротко остриженная девушка с неумело намазанными губами и размытой тушью возле глаз. От этого глаза ее казались еще больше и темнее.
Никита почувствовал какое-то неудобство, стеснение, что-то постороннее вдруг проникло в его мир, нарушило строй мысли, словно сфальшивила струна в тщательно налаженном инструменте или в комнате больного включили лампочку без абажура.
Никита поморщился и повернул голову. Тут только до него дошло, что девушка плакала. Плакала тихо, не всхлипывая, не вытирая слезы со щек. Так плачут дети, когда их очень обидели.
И была во всем этом какая-то беззащитность жеребенка, бегущего навстречу паровозу.
Никите стало страшно. Страшно оттого, что он стесняется предложить свою помощь, участие, оттого, что еще мгновение - и он сделает шаг в сторону, отвернется и, нерешительно потоптавшись на месте, пойдет пешком до следующей остановки.
Но тут он увидел свою Дорогу, прямую и светлую… Разве остаться в стороне, если ты в силах кому-то помочь - это не свернуть в сторону? Но нужна ли твоя помощь? А бывает ли помощь ненужной?
– Не смотрите на меня так, - вдруг тихо попросила девушка, - не надо. Ведь все это вас не касается.
Но Никита не смог отвести взгляд. На языке вертелись нелепые напыщенные фразы вроде: “Чужая беда касается всех”, “Я просто подумал, не нужна ли моя помощь”. А настоящих слов не было…
И тогда он начал говорить без всякого вступления, не подыскивая нужные слова, не глядя на девушку, а просто рассказывая ночи, городу, самому себе о старой вышке и дальнем ручье, о небе и Луне над тихой улочкой, он выбалтывал с мучительной легкостью свои самые потаенные мечты, сначала запинаясь после каждого слова, потом все быстрее, безудержнее.
Никита почувствовал, что перешел на скороговорку и его уже трудно понимать. Да и слушает ли она?
Он замолчал и посмотрел в ее сторону. Она подошла поближе и, как Никите показалось, удивленно разглядывала его. Потом спросила неожиданно и просто:
– Это правда?
– Что правда?
– не понял Никита.
– Что ты хочешь, - она замялась, - просто утешить меня… И потому рассказываешь… так хорошо… Словно все это со мной происходило…
Никита не знал, что ответить, а она, внимательно вглядываясь в него, продолжала:
– Наверное, правда. Ты просто добрый. У тебя глаза бездомные…
– Бездомные?
– не понял Никита.
– Ну да. Как у дворовой собаки. Я люблю бездомных собак.
– Почему?
– Потому что они без-дом-ны-е. Понимаешь?
– Понимаю.
– Ничего ты не понимаешь. Домашние собаки знают только своих хозяев, и, какие бы эти хозяева ни были, они свои. А остальные - чужие. И на них надо лаять, а если представится случай, и укусить. Бездомные же воспринимают любого таким, какой он есть на самом деле. Теперь понимаешь? И если в стадо этих домашних вдруг захочет затесаться чужак, они поначалу могут поиграть с ним, обнюхать… но только до тех пор, пока не надо поделиться своей миской или ковриком… Да нет, не то, не то я говорю… Ну скажи, - спросила она, подняв лицо кверху, чтобы на него падал свет от фонарей, - ну разве я уродина какая? И готовить умею, и шить… И зарабатываю… Разве я виновата, что я детдомовская? Зачем тогда со мной так?… Я же ничего не скрывала, и влюблена до этого ни разу не была. Говорят, человека сердцем чувствуют. А если я не почувствовала и влюбилась?… Что же мне теперь делать? Помоги, а?…
Никите захотелось заслонить ее от этой боли, слез, пусть они останутся за его спиной, навалятся на него, он выдержит… Он показался самому себе большим и сильным. Он обнял ее за плечи… Потом он никак не мог понять, зачем это сделал…
Она с ужасом, вздрогнув, как от пощечины, отпрянула.
– Ты думаешь, - слова шипели у нее на губах, - если я… если теперь… теперь со мной все можно…
Никита смотрел на нее и не верил глазам. Чувствовал, как гулко забилось сердце где-то у самого горла. Стало трудно дышать, и холодный пот струйками побежал между лопаток.