Фантастика 1990
Шрифт:
В другой раз, сидя на свадебной вечеринке молодого ученого, мой друг My познакомил меня с юной и красивой девушкой с нежными глазами, представил ее как свою родственницу. В тот вечер мы с ней крепко подружились, не раз танцевали под волшебную, восхитительную музыку. Даже когда мы оказались в разных компаниях собеседников, не могли оторвать глаз друг от друга. В тот вечер она обещала явиться в Озерный парк на свидание. Но в назначенное время она не пришла, заставив меня терзаться в сомнениях. А я в надежде, что она или находилась в долгой отлучке, или. слегка прихворнула, все ждал. Казалось мне, что она должна несомненно прийти в назначенное место, я проводил долгие часы в ожиданиях.
Но спустя год она прислала мне приглашение на свою свадьбу. Оказывается, еще в то время, когда я сладко грезил, ища ее взглядом в тот вечер, она была помолвлена с одним юношей - сыном богатого торговца. А со мной она подружилась, чтобы развлечься до своей свадьбы; кажется, ей льстило знакомство с художником, которого ожидало блестящее будущее.
Я, разумеется, не пошел на свадьбу, но ее приглашение берег как реликвию…
После таких горьких разочарований я решил посвятить себя только искусству, перестал верить ложным друзьям. Лишь в редкие мгновения я вспоминал о своей доверчивой, искренней юности, как о чужой жизни…
Шли дни, недели, месяцы - благополучные, однообразные.
Хамави все чаще хвалил меня, и я втягивался в свою новую жизнь. И мне уже не казалось удивительным, что там, где раньше билось мое сердце, теперь пусто и спокойно. Но иногда я приходил в ужас: а вдруг окружающие узнают, что у меня нет сердца? И я старался отдалить от себя всех, с кем дружил раньше, кто был мне когда-то дорог. О своей тени я тоже старался не думать - это было мучительно.
Я преуспевал на работе и стал заместителем главного художника в Оперном театре столицы Икарии. Здесь у нас много талантливых художников, балерин и певиц, но мало кто из них добивается признания.
Получив столь завидное место, я решил вести себя так, чтобы понравиться Главному художнику, войти к нему в доверие и добиться успеха. Теперь моя жизнь наполнилась не моими замыслами, а идеями Главного художника.
В театре жизнь бьет ключом, здесь даже суета и сплетни кажутся приятными. Зритель чувствует себя в зале как на празднике, оно и понятно, творения великих композиторов, волшебная музыка, то мягкие, плавные, то неистовые, но всегда изящные движения балерин, бесчисленные нюансы в голосах оперных певцов и, конечно, бесконечные переливы красок - все это духовно обогащает человека. “За сценой придется из кожи вылезти, чтобы в течение часа зритель восхищался минутной игрой актера. Если будет зал переполнен и в глазах зрителей увидишь слезы восхищения, то нет человека счастливее тебя”,- вспомнил я слова моего второго Я. Да-да, художник везде и всюду ходит недовольным, но радостным от того, что он обеспечил все цветовые и световые гаммы спектакля, то есть воссоздал для героев и героинь жизненную среду, обстановку, в которой раскрываются их нравы и деяния. Так чувствовал я раньше. А теперь…
Однако ежедневная суета кому-то приносит радость, комуто огорчения. Как художник-постановщик, я возглавляю группу художников. Среди них немало талантливых, которые добиваются самостоятельной постановки спектаклей. Однако это нелегко. Наш Главный художник Тео выдвигает своих учеников, которые прилежно выполняют его поручения. Часто это бывают поручения, не касающиеся сцены, вообще театра. Они где-то оформляют, малюют дома и виллы его друзей и знакомых. А на сцене они редко работают. Когда же работают в театре, то делают огромные, но примитивные щиты, которые условно должны олицетворять дворцы, леса и поля…
Разумеется, и я попал в “свиту” Главного художника.
Оплата хорошая, нечего думать и искать сложные композиции.
Но среди тех, которые в немилости у Главного художника, есть мой друг, одаренный художник Не Га. Он находит такие интересные, неожиданные решения, такие нежные, выразительные тона, просто всем на удивление. Обычно молчаливый, он часто спорит, не соглашается с мнениями руководства, презирает нашу работу. Но меня он немного уважает, не знаю, за что, может быть, за мои прежние вещи.
Однажды за несколько дней до сдачи нового спектакля (кажется, мы ставили “Смерть Бальдура” Эленшлегера), разразился большой скандал. Шесть месяцев трудился Не Га и завершил постановочные оформления нового спектакля.
Когда он с группой своих друзей закончил работу и начался просмотр перед комиссией, Главный художник так расхохотался и так оскорбительно отозвался о работе Не Га, что тот стал кусать губы. Несколько юных художников из его группы попытались защитить оригинальное решение, однако Главный художник, грубо ехидничая, заставил их замолчать. Другие художники, чтобы угодить Главному, стали разносить в пух и прах работу Не Га. Разумеется, и я был среди них. И я осуждал своего друга. Не Га упорно защищался, отстаивая свои убеждения.
– Истинно прекрасное, истинно величественное и вечно удивительное никогда не может изжить себя,- говорил он, глядя в упор сверкающими глазами. И вдруг он с презрением уставился на меня. В прежние времена от такого взгляда было бы мне ужасно неловко, но теперь, когда я живу без своего второго Я, мне ничего не угрожало. Я боялся только угроз своего начальства.
В тот вечер мы окончательно свели на нет шестимесячный изнурительный труд самого талантливого художника в нашем театре. Я не испытывал ни капли стыда из-за всего этого…
Но поздней ночью, когда я заснул на прохладной веранде своей виллы, ко мне подошел он - мое второе Я, тот, который с сердцем. И долго меня допрашивал. Осуждал меня за подлость, продажность, подхалимство… Угрожал навсегда оставить меня, и тогда, по его словам, мне не стоило жить и называться Человеком. А я захохотал, услышав эти слова. Хочет оставить, ну и пусть…
Однажды Главный художник, посмотрев декорацию нового спектакля, посоветовал “убрать” с нее величественный замок.
Я охотно это сделал - замок напоминал тот, возле которого меня застала в памятную ночь буря. Изучив вкус своего начальника, я стал убирать с декораций все, что было необычным, что придавало им возвышенность, романтичность. Теперь действия всех спектаклей шли среди высоких угрюмых зданий, при этом обязательно черно-белых. В духе времени.
К моему счастью, грубость, отсутствие изящества теперь были в моде. Отсутствие мысли, колорита и настроения считалось чуть ли не открытием в искусстве. В такой атмосфере я процветал… или, как говорило мое второе Я, во мне изо дня в день погибал настоящий художник…
В зале Большого Королевского театра справляли мой славный юбилей. Неважно, сколько мне лет было тогда, но юбилей проходил великолепно. Мои соратники и ученики один за другим поднимались на трибуну и восхваляли мои никчемные произведения… Они лгали… А я верил этим лживым словам…