Фантастика 1990

Михановский Владимир Наумович

Я понимаю, кто они, и уже начинаю чувствовать их магическую черную силу, сквозь которую прорваться будет тщетно. Обреченный, я знаю, что от н и х - т о уж спасенья нет.

И в ту же секунду, озаренный внезапно пришедшей мне на ум мыслью, я кладу крест на первую женщину. И сразу она становится плоской, как на картине, изображение ее искажается, плывет на одном месте в воздухе, колеблется, как на экране телевизора… Я крещу вторую - с ней то же самое, потом остальных. Они все поплыли, исказились, будто по их телу прошла волна, сделавшая их бесплотными, слабыми духами, и они стали таять в воздухе… Ощущение огромной полной свободы и радости освобожденья заполняет меня.

29. 9 июля 1984. 8.00-9.20.

Об обстоятельствах и нашей воле

Меня приговорили к расстрелу. И я должен был выйти из здания вместе с другими осужденными, и на выходе

нас должны лишить свободы и повезти приводить приговор в исполнение. Я не пойму, в чем дело, и мучаюсь неясностью и вместе с тем неотвратимостью, безысходностью положения. Что же все-таки произошло и почему такая жестокая кара, тем более - сегодня, в наше время, не в тридцать седьмом? Я не помнил за собой никакого тяжкого проступка, за который можно было назначить такую казнь. Вначале мне даже не приходит мысль о сопротивлении приговору. Я становлюсь в общую очередь приговоренных, которых оказывается немало, и медленно двигаюс? к выходу. Но по мере приближения к нему я начинаю сознавать, что в приговоре что-то не так, несправедливо, и, стоя в этой очереди, я как раб иду на заклание. “Другой бы на моем месте…- думаю я и вдруг решаю: - А почему не я? Почему я не могу попробовать что-то сделать против того, что мне кем-то уготовано?” И я выхожу один из очереди, начинаю искать по зданию, где бы спрятаться до времени, или запасную дверь, через которую можно было бы незаметно выбраться наружу. Сначала я хожу по одной части здания, напоминающей помещения филфака МГУ на Моховой (где я учился), и слышу голос А-ной, говорящей кому-то, что меня приговорили к расстрелу за роман, который я пишу. Я стремительно прохожу по всем коридорам и комнатам, где дают знания, и не нахожу там выхода. Потом иду в другую часть здания и начинаю искать там. Она напоминает мне школу Валентина Ш-на. Я встречаю его и прошу помочь. Он находит для меня другой выход. Я встаю в хвост очереди, двигающейся довольно быстро, и уже предвкушаю свободу. Но вдруг слышу, как сзади меня какой-то мужчина бубнит вслух, будто разговаривает сам с собой: “Они думают, что выйдут отсюда. Они и не знают, что за дверью проверяют, не попал ли сюда кто из приговоренных”. Тогда я возвращаюсь в коридор, понимая, что рисковать нельзя, и опять встречаю Валентина.

Не говоря ни слова, не удивляясь, как будто по-прежнему речь идет о сущей для него безделице, а не о спасении жизни человека, он ведет меня лестницей, коридорами. Мы спускаемся, поднимаемся, опять спускаемся, выходим в маленький коридорчик при его комнате в школе, и он толкает рукой дверь.

Она открывается - и я вижу ступеньки маленькой лестницы с перилами, деревья и чистое голубое небо.

30. 28 августа 1984

…Я только крестился. Поднимал руку и медленно, ощущая каждый сантиметр движения руки, клал на себя крест.

Один… второй… третий… От чего-то хотел спастись, в чем-то предостеречься, от чего-то уберечься. Как только персты после вертикального движения шли к левому плечу, у меня изменялось дыхание. Волна какого-то приятного, облегчающего движения возникала в душе моей, а в левой стороне груди, там, где сердце, из глубины восходило нечто размягчающее, 202 успокаивающее. И я весь сосредоточивался там, где было это удивительное успокоение-радость. Она была для меня чем-то фантастическим по способу или причине проявления и самым реальным по ощущению, по осознанию этого состояния, по самому действию. Я был в радости как в тумане - видел только свою грудь, движущуюся правую руку… Остальное было во тьме.

31. 7 сентября 1984. 8.00-9.00

Куда-то иду утром, вероятно, на работу. Вокруг меня снуют спешащие люди. И вдруг вижу на мостовой цепочку слепых, держащихся друг за друга. Первый - высокий, прямой старец с белоснежными волосами и бородой просит (кажется, просит, но, быть может, я и сам понимаю, что нужно им помочь, ведь поводыря нет) меня вести их. Мне неловко, как будут смотреть на это люди, что скажут. Несколько метров - с десяток - я провожу за руку эту цепочку, заодно разглядывая состоящих в ней путников. Большинство из них - пожилые мужчины, а последний - чуть ли не отрок с картины Иванова “Явление Христа…”, но немного взрослее. Чем дольше я с ними иду, тем неловкость моя смущает меня все больше и больше, и, не будучи в состоянии выдержать ее и взгляды окружающих, которые, мне кажется, только и устремлены на меня, я, улучив момент, когда первый слепой, которого я держал за руку, оглянулся назад, отошел от них в сторону. Я почувствовал в душе неловкость, стыд -

как-то они теперь будут без мен я,- но ничего не мог поделать с собой.

32. 11 октября 1984.

О течении судьбы

В Москве наводнение, точнее, Москва уже покрыта толщей океанской воды, такой толщей, что город залит 40-50-метровым слоем. Вода движется куда-то, несется, но нет волн, нет той бурунной среды, которая бывает при шторме. Ибо несет всю воду. Я нахожусь в ее потоке (даже и не в потоке, потому что в ней нет потока, она сама - поток, сама - движение всей своей громадности) словно пушинка, пылинка или что-то другое, но такое же безмерно малое по сравнению с океаном, что не тонет, не бедствует (потому что слишком -мало для этого, слишком ничтожно и даже не может всерьез погрузиться в воду из-за несоизмеримости объемов), а лишь стремится куда-то вослед неведомому движению самого же первозданного океана, как шарик от пинг-понга. Я нахожусь в широчайшей лавине воды, вижу ее чистый зеленовато-изумрудный оттенок, почти зеркальность ее глади. Я ничего не боюсь, не страшусь - ни того, что могу утонуть (да это и невозможно), ни - ближайшего будущего; я только весело и азартно наблюдаю, как несет меня на поверхности воды, и радуюсь этому. Вот 60- или даже 100-метровый (по высоте) поток (не бурлящей, а почти гладкой, хотя и не совсем ровной поверхности) заворачивает вокруг Исторического музея (а он, как и Красная площадь, почти скрыт под водой, кроме шпилей и башен да крыш соседних с ним домов) и устремляется вниз с 20-30-метровым перепадом высот туда, где скрыта Манежная площадь. Я начинаю замечать, что я не один, что меня несет с кем-то, но понять Не могу. Затем вижу, что это девушка.

Поток несет нас все дальше и дальше, со множеством поворотов, различных загибов вокруг крыш, потом - вторых этажей и… вдруг спадает в один миг, и мы остаемся на пустой чистой улице. Некоторое время мы идем рядом. Потом она поднимается в воздух, так, будто продолжает идти, только с небольшим наклоном вперед и замедленно; я - за ней, и мы или от удивительной легкости чувств и тела, или от особого состояния мира (невесомости) сближаемся на лету.

33. 18 декабря 1984. 7.00-8.10.

О плаче

Я на горной вершине, которая связана с десятью или даже с пятнадцатью вершинами других гор, словом, на целом хребте вершин. Я еле держусь на нем - ширина скалы с камнями и землей меньше метра и постоянно изгибается - из-за высоты, узости площади, где можно держаться и т. п. Но мимо меня по хребту проскакивает на полном ходу сначала один, а потом больше десятка мотоциклистов, которые на своих ревущих, мощных машинах несутся по самой кромке вершинного камня. Я держусь с трудом, но больше удивляюсь тому, как им это удается…

Я вхожу в залу, похожую на приемную комнату царствующей особы. Несколько секунд жду и вижу, что из двери выходит женщина и, остановившись метрах в пяти от меня, замирает в полуобороте, как бы даже и не обращаясь ко мне и не замечая; и молчит. Я падаю ниц и что-то говорю, а потом начинаю рыдать, и слезы эти - откровенные, открытые, бесстеснительные - вдруг доставляют мне огромное, неимоверное облегчение. Я и плачу, и рыдаю от какой-то искренности, а больше от радости, свободного выражения чувств.

(Просыпаюсь я необычайно бодрым, с большим подъемом, пытаюсь сразу вытереть слезы, настолько сильно ощущение рыдания, но - глаза сухи. Я будто от чего-то освободился, и мною владеет чувство легкости, душевной мягкости и бесконечного терпения.)

34. 24 мая 1985. 7.45-8.35

Я вошел в большую комнату после работы и, побыв в ней несколько минут, почувствовал, что в ней что-то не то, что в ней что-то изменилось. Но если вчера подобное ощущение лишь промелькнуло, то сегодня оно уже проявилось: стол был сдвинут к стене, где стояла кушетка, а сама кушетка подвинута к стенному шкафу. Возникла мысль о недобрых людях, забравшихся с дурной целью в чужую квартиру. Но как они могли войти без ключа - ведь дверь-то была заперта,- оставалось неясно. Вместе с тем результат чужих действий оказывался налицо, и я не знал, что предположить. Дверцы шкафа распахнуты, и внизу его видны голые стены и пол. А на месте стола, чуть правее, в полу появилось отверстие чуть ли не в квадратный метр или более, а там - какой-то ход с освещением. Видны нагромождения из крупных ящиков. Я не понимал: вроде бы все на месте и вроде чего-то недостает, будто украдено. В стенном шкафу исчезли, правда, какие-то старые вещи, но считать их за потерю невозможно. Однако же я чувствовал, я видел - кто-то был, кто-то передвигал все это.