Фантастика-2009
Шрифт:
Иван сплющил веки и попробовал забыться. В поезде было как в экваториальном лесу, именины попутчика разверзлись этакой пивной воронкой – в общем, ночью отдохнуть, считай, не получилось. Но сон не шел, зато шли, текли, жаркие обманы... Ветер колышет волнистый газ занавески, окно распахнуто в ночь. Сидящая на краю разложенного дивана Людмила старательно оправляет на коленях платье, но вот Иван поднимает взгляд и видит, что это не платье на ней, а юбка с высоким поясом, и между тем, блузки-то никакой на ней и нет... Вот она кладет прохладную руку ему на грудь, касается губами его лба, так делала перед сном его мама, гм... а вот так мама никогда не делала... И вроде бы он к ним привык. Но стыдные
Иван рывком встал.
Оставаться и дальше в номере было решительно невозможно.
Солнце выкатилось из-за серых кулис и, подобно примадонне, величаво шествовало по затянутому дымком небу.
Он глянул вниз, туда, где простиралась самая широкая площадь Европы, уже анонсированная Людмилой в «Суаре».
«Нужно обязательно посмотреть. Вот она спросит, а я скажу: уже бывал, гулял».
Иван вышел на середину площади. Она была названа как-то очень по-латиноамерикански, не то в честь независимости, не то в честь свободы.
Он расставил на ветру руки – героиня «Титаника».
Вдалеке, именно вдалеке, ибо площадь оказалась и впрямь циклопической, просторней только китайская Тань-Ань-Мынь (утверждал туристический интернет-портал), громоздились конструктивистские, прямоугольного абриса, дома, чуть левее грел на солнце отсырелый бок младший брат Московского университета, университет Харьковский. Там шли томительные занятия. Иван закрыл глаза. А когда открыл, ему вдруг показалось, что на него, одинокую заезжую букашечку, смотрят теперь изо всех окон, со всех чердаков и балконов зданий, со всех сторон.
«Всем здрасьте... Я из города Москва... У меня тут девушка...» – объяснительно прошептал Иван. Ничего умнее он придумать не смог.
Вдруг вспомнилось, что его начальник любил похвалиться харьковской тещей. А давешний сосед по общежитию – сожительницей-харьковчанкой. У двоюродной сестры Ивана, дородной румяной девицы с основательным именем Клавдия, муж, она называла его Рыся, был «из Харькова» (на самом же деле из ближнего к нему райцентра).
Он подумал, что в Харькове, до Людмилы, у него никогда никого не было – ни родных, ни приятелей. Даже на форуме, посвященном машине УАЗ, где коротал Иван свои редкие интернет-досуги, и то.
Но это, так сказать, во внешнем контуре души.
Во внутреннем – иначе.
«Из Харькова» был у него Лимонов.
Иван читал и ценил его книги. Превыше прочего «харьковскую трилогию» и как бы вырастающую из нее «Книгу мертвых», где умерли, или считай умерли, те, кто вместе с Эдом пропивал получки, грабил сберкассы, отлеживался в дурдоме. Он ценил и «зарубежные» книжки. Про Эдичку-американца, про спрыснутую десятифранковым вином Францию, где в сени твердого, как сыр пармезан, колосса буржуазной культур-мультур резвился русский поэт, чье любострастие было, как и в СССР, неутолимо.
Иван покупал всё, даже заведомые литературные неудачи вроде тюремных плачей позднего, так сказать, периода творчества. И доставуче-однообразные политические памфлеты со словом «борьба». Однажды приобрел, кривя рот, компилятивную «жизнь замечательных диктаторов», кажется, она называлась «Священные монстры». Осилил, с унылым кряхтеньем, даже эксперименты своего любимца в области формульной литературы – про какого-то там «палача» (в костюме из черного латекса тот порол похотливых мазохистов и тем жил), и бодренькую, из духовного вторсырья, фантастику, где нестарый душой старичок боролся с либеральным тоталитаризмом – тот, подлец, оказывается, придумал закон уничтожать всех граждан, достигших шестидесяти, чтобы не портили резвой юности воздух своим синильным метаболизмом... Однажды все книги Лимонова слились в сознании Ивана в один, симфоническим оркестром гремящий тысячестраничный томище – «Лимонов». И он любил его весь сразу.
Иван повернулся спиной к своей гостинице и зашагал по брусчатке в сторону потока машин, который ограничивал непроезжую площадь с четвертой стороны – вскоре оказалось, это и была премного воспетая Лимоновым улица Сумская.
Возвратился в номер Иван уже затемно. Послонявшись, вновь проэкзаменовал Людмилины телефоны.
Абсолютный коммуникационный ноль.
Тогда он бросился на узкую продавленную кровать и включил телевизор. А вдруг? Ну, Харьков город маленький, полтора миллиона всего, тележурналистов наверняка штук пятьдесят, вероятность есть.
Он пролистал пультом два десятка каналов. Без труда вычленил местные. Сосредоточился на них.
Вот передача о ночных клубах. Мельтешенье рывками освещаемых танцполов. По ним шастает молодящийся ведущий в негритянской шапке, с цепью из поддельного золота поверх тишортки. Камера выхватывает из темноты оскалы полуголых девушек, камера приближается, одеты они как шлюхи, но ведь наверняка обычные такие студентки, не хуже своих матерей. Девушки с преувеличенным пафосом поднимают засахаренные по ободу конусы коктейльных бокалов, лепечут несусветную полуграмотную чушь, «суперски!», «ты – зе бест!», они так хотят казаться испорченными, они демонически хохочут. Ведущий, на совесть испорченный еще при Горбачеве, подмигивает телезрителям, мол, мы с тобой одной крови, мы любим погорячее, он обнимает девушек, «чмоки-чмоки», исподволь рекламируются выступления каких-то коллективов, тем временем бегущая строка обещает исцеление от зависимостей и раззлобление малозлобных (Иван не сразу сообразил, что в первом случае речь идет вовсе не о душевных материях, но о табаке и водке, а во втором – о дрессуре собак), вскоре, мол, ожидаются гастроли супермегазвезды Вовы из Ростова, диджея Анджея, эрос-балета Zasoss, а кстати, в казино «Империал» розыгрыш элитной машины «бээмве» и каждому третьему посетителю супермаркета строительных материалов подарят кошелку дисконтных карточек, а плюс к тому волшебную палку, взмах которой вызывает лавину («лави-и-и-ну» – музыкально воет рекламный голос) весенних скидок на керамическую плитику и обои... Продакт плейсмента и контент плейсмента в передаче было так много, что если в кадр заплывала, к примеру, репродукция картины Климта, то исподволь зрела уверенность: Климт лично проплатил явление по безналу...
На другом канале плескались новости. Широкоротая ведушая с несимметричным лицом и глазами жертвы домашнего насилия читала текст, слава богу, на русском языке.
Все особенности артикуляции, которые приметил Иван в речи Людмилы, где они, впрочем, выглядели нежными и милыми, присутствовали и в речи ведущей – развесистое «ш», гортанное густое «гэ», как бы шипящая помеха на закраинах каждого второго слова. Казалось, тонкоматериальным прасимволом этой речи является столовская скороговорка «щи и борщи».
Новости были жидки и кислы, как помянутые щи: ЖЭКам не хватает денег на вечное жилищно-коммунальное, два миллиона пенсионеров что-то там такое субсидии, в милиции наградили самых прилежных и борьба с коррупцией (ведущая произнесла «коррумпцией») ускоряется и крепнет, тем временем новая петлистая горка в аквапарке, а кот редкой породы по кличке Паша взял первый приз на выставке котов редкой породы в польском городе Пшик...
После получаса эфирного этого серфинга Ивану начало казаться, что мозг его, нежный, мягкий, прямо крабье мясцо, натруженно ноет, как бывало после овертайма в Компании.