"Фантастика 2023-119". Компиляция. Книги 1-23
Шрифт:
— Мимо не пройду, — ободряюще улыбнулся Игорь. — Удачи!
***
В пути Игорю не встретилось никого — в том числе и в секторе «раз-раз»: по здешнему времени стояла глубокая ночь. Соответственно и пригашено было освещение улицы-коридора.
Решил сначала заглянуть к Лавуне. Подойдя к двери, услышал замысловатые посвисты. Осторожно приоткрыл дверь, заглянул в щелку. Наружное освещение позволило различить складчатую тушку, одиноко раскинувшуюся на ложе. Вспомнились Федюнины восторги: первейшая красавица.
В Федюниной «отсечке» — наоборот: хозяин лежал на скамье, был одет, укрыт вторым «пальтешком», звуков не издавал. Спал, однако, чутко: стоило Игорю поставить на столик пакет, набитый упаковками с сухофруктами, как Федюня зашевелился, приподнял голову. Грузно сел. Сипло сказал:
— Путник пришкрёблимшися… Ты чаво посередь нощи?
— А поздороваться, Федюня? — улыбнулся Игорь.
— Сызнова зубья щерит… — забормотал тот. — Ужо тобе, мил человёк мудан Путник, здорово поживамши коли таково…
Игорь присел рядом. Попытался объяснить:
— Улыбка — это знак доброго расположения.
— Знам я, знам… А все одно боязно… А ты, Путник, чаво не почиваш?
— Не время мне спать, Федюня. Ты уж не обижайся, что разбудил я тебя. И что толковать с тобой времени нет — тоже не обижайся.
— Дык в нощь-то кто ж с тобой толковати станет… Путник ты бымши, Путник и остамшися…
— Ладно-ладно, — согласился Игорь. — Мне и правда некогда, но решил тебе гостинца забросить.
Федюня опасливо покосился на пакет.
— Енто чаво ж ты притаранимши?
— Чернослив. Для здоровья.
Эх, мимолетно огорчился он, хотел же купюры принести, на пробу, да забыл в спешке. Жаль, тоже ведь, небось, грубая клетчатка… Ну, в следующий какой-нибудь раз…
Федюня тем временем бубнил:
— Вумной ты, Путник, коли ты есть мудан. А все одно Путник ты, как есть Путник. Ай не кричамши я тобе, дескать, мене от ентих кушаний пучит, спасу нету? Желёзок укусных притаранил бы, ёно бы и ладно…
Теперь Игорь улыбнулся намеренно:
— Федосий! Ну-ка не капризничай! Пучит его… Потерпишь! На одних твоих желёзках ты скоро чахнуть начнешь, а потом помрешь! Понял? Давай вот прямо при мне начинай полезное лопать!
Он вытащил упаковку, вскрыл ее — Федюня при этом затравленно сжался, — взял в горсть несколько черносливин, протянул бедолаге. Тот, помедлив, сунул одну в рот, замер.
— Жуй! — скомандовал Игорь. — Да косточки не грызи, балда! Косточки все сохранишь, я в следующий раз наведаюсь — предъявишь. Знаю я тебя — выбросишь всё, а мне скажешь, мол, с косточками смолотил.
Дело потихоньку пошло. После десятой черносливины Игорь сжалился:
— Молодец, Федюня! Вот так и дальше, а то сил на Лавуню не будет. И ее этим корми тоже!
— Злой ты, Путник, — горько произнес Федюня. И зачастил: — А что до Лавунюшки, дык ёна мене надысь прогнамши. Умаямши ты мене, кричит! Сопля ты, кричит, недосморкатая! Потому — карахтер у ей… Пшел, кричит, отседова, опосля приходь, опосля! А я ея не маямши, енто ёна мене умаямши, от так от!
— Во-от, —
— Куды там зажило! Свёрбится колешко, моченьки нетути!
Федюня закряхтел, приподнял край хламидки, продемонстрировал колено. Следов травмы уже не было, но Игорь все же посочувствовал:
— Эх ты, страстотерпец…
— Экоё слово дурноё! — немедленно оживился тот. — Страстотермимец, ишь… Аль како ты баямши — страстотерпеливец? Ажно язык колом… Нетути такового слова! Потому как страстя — енто, для примеру тобе, когда мы с Лавунюшкой… того-ёнтого. А терпимец — енто, тож тобе для примеру, когда колешко свёрбится, а я виду не подавамши. А коли вместях страстя да терпимство, дык ёно никако не…
— Стоп, Федосий, стоп! Толковать не время, некогда мне, да и у тебя тут ночь.
— Сызнова злой…
— Нет, Федюня. Я на самом деле добрый мудан. Был бы злой — стал бы о тебе заботиться? И желёзок этих принесу тебе как-нибудь, так и быть. Только не сегодня. У меня сегодня дела, так что пойду. Пока, друг! Спи дальше.
— То ён злой, а то ён доброй, — проворчал Федюня, укладываясь. — Спи-и… А ну како меня почивамши пропучит, ась?
— Спи-спи.
***
Безнадежно, в который раз сказала себе Марина. Спасти больного можно, только если тот помогает, пусть даже сам не знает об этом, а вылечившись, будет отрицать: да что вы, доктор, как я вам помогал, в отключке же был! Но нет. Отключка, не отключка — если система в целом противится смерти, то ей, системе, можно помочь. Не всегда успешно, сопротивление бывает недостаточным, смерть часто оказывается сильнее; но если сопротивления нет совсем, то и шансов ноль. Безнадежно.
Это мамины мысли, осознала Марина. Ровно то же самое мама переживала, без всякой надежды пытаясь спасти Полину Аркадьевну, а немного позже — Валентину Дмитриевну. Они уходили уже при жизни Марины-младшей, но та была еще слишком маленькой и помнит все только маминой памятью. Угасание было, без сопротивления. Как сказал дядя Саша — своим ходом. А ведь было им чуть за семьдесят биологических. Бабушка Таня гораздо старше. То есть объективно, по медленному времени, ей как раз семьдесят четыре, но биологически — девяносто три.
Мелькнуло мамино воспоминание об уходе легендарной уже Марии: та-то сопротивлялась, да слишком страшен был диагноз…
Марина посмотрела на Татьяну Леонидовну, осторожно взялась за ее запястье. Пульс слабый. Глаза открыты, сознания в них нет. Рот искривлен. Дыхание поверхностное. И так далее… классическая картина кровоизлияния в мозг. Полностью согласуется с тем, что рассказали девчонки еще при первом звонке: Татьяна Леонидовна сидела с книжкой в любимой своей ближней оранжерее, вдруг закричала, схватилась за голову, попыталась наклониться, ее вырвало — наполовину на себя, — сделала странное движение и завалилась набок вместе с легким креслом.