"Фантастика 2023-127" Компиляция. Книги 1-18
Шрифт:
– Не получится, – осторожно, но уверенно прокомментировал Столыпин.
– Почему? – встрепенулся Балакшин.
– Артельный труд и коллективное владение средствами производства не уничтожают главное противоречие между производителем и потребителем. Потребитель хочет быстро, качественно, недорого. Производитель, будь то единоличный хозяин или коллективный собственник предприятия, мечтает меньше вложить и больше получить. Снимается это противоречие только конкуренцией, когда один и тот же товар предлагают много производителей. А в вашем случае с одним кооперативом на всю страну конкуренция отсутствует. Значит, начнется диктат производителя – дорого, долго и некачественно.
–
– Нет, – неожиданно прозвучал голос отмалчивающегося Балакшина, – рынок требует планового перепроизводства товара. Я же не знаю, когда придет ко мне покупатель. Поэтому вынужден держать заведомо избыточный ассортимент в ожидании пикового спроса, случающегося очень редко. Это обычно треть от всего производимого товара, то, что я точно не продам и вынужден буду списать в убытки, а стоимость раскидать на весь ассортимент. Но чтобы вовремя произвести этот товар, я должен создавать также излишки сырья. А это еще треть цены. Видите, в мою цену постоянно заложено две трети неликвида. А наш потребительский кооператив работает только по предварительным заказам своих членов, знает заранее, чего и сколько надо произвести, следовательно, не обязан формировать рыночные излишки. Поэтому и цены наши ниже почти в два раза…
– Только до тех пор, пока есть конкуренты, – с сочувствием глядя на Балакшина, резюмировал Столыпин. – Как только их не останется, ваши кооператоры с удовольствием положат себе в карман всю рыночную наценку и еще добавят от себя за хлопоты.
Император поймал себя на мысли, что он впервые не ведет беседу, а с интересом слушает двух неравнодушных собеседников, увлеченных своим делом и вооруженных аргументами.
– В таком случае… – Балакшин отчаянно начал теребить свою бороду, – в таком случае паи кооператива с решающим голосом должны иметь право приобретать только потребители. Именно они – самые заинтересованные в том, чтобы было быстро, качественно, недорого…
– Погубят они вам производство, требуя царского качества за медный грошик, – покачал головой Столыпин и, обращаясь уже к императору, по-деловому спросил: – Ваше величество, сколько планируется всего построить заводов?
– В ближайший год – не менее семи сотен, – глядя в расширенные от удивления глаза собеседника, ответил император, – а вообще – на порядок больше.
– Но это же не просто деньги, – аж зажмурился от промышленных масштабов премьер, – это же океан инвестиций!
– А вот об этом как раз и поговорим с господами ревизорами и финансистами после встречи с моряками.
– Но деньги – не все. Это, наверно, даже меньше половины. Где в нашем тихом болоте возьмутся люди для столь грандиозных свершений?
– Вы ошибаетесь насчет тихого омута. Омут у нас знатный, но уже давно не тихий. Нужных, квалифицированных, технически образованных специалистов действительно не хватает. Я бы даже сказал – катастрофически. Но есть огромное число тех, кто хочет быть нужным и технически образованными. Вы их увидите, если захотите и сможете избавиться от сословных шор, – на этих словах Столыпин чуть заметно поморщился и торопливо отвернулся, а когда вернул своему лицу первоначальное выражение, император уже стоял перед открытой дверью.
– Прошу, господа министры, поторопиться. Нас ждут корабли, финансы и кайзер Германии. Так что вернемся к нашему разговору только на обратном пути. Я же обещал беспокойную жизнь – привыкайте!
Новые люди для новой истории
Наставник Поморского согласия Петро, а в миру –
Боже мой! Четверть века как не бывало! А Петербург все тот же… Хотя нет. В самом начале 1901 года что-то совсем неуловимо изменилось в нем, как и во всем государстве. Таежные губернии, где наставничал Петро, ходили ходуном, поднятые на дыбы свежим ветром перемен. Сюда новости обычно шли с запозданием, да еще и с причудливыми искажениями. Но сейчас все возможные средства связи передавали столичные вести максимально близко к оригиналу без всяких украшений и были похожи на сказочные. Присочинять ничего не требовалось.
Для старообрядцев заседание Синода, где присутствовали на равных все конфессии России, было камнем, брошенным в тихий религиозный омут. Слова императора «Объявляю о равноправии всех религий, кроме тех, которые призывают к унижению и уничтожению иноверцев» распространялись устно и письменно, обсуждались в молельных домах и трактирах высокопоставленными чиновниками и каторжанами.
– Так что же теперь, Петро, – спрашивали прихожане Покровской общины своего наставника, – стало быть, конец гонениям на веру нашу?
Что он мог ответить, кроме того, что уже сказал император на встрече со священниками?
– Светская власть отныне не будет вмешиваться в церковные дела, толковать и даже комментировать догматы веры, однако потребует от всех без исключения конфессий способствовать объединению верующих в политическую нацию.
Говорил, а сам сжимал в кармане письмо с изображением Георгия Победоносца на конверте, где было перечислено уже свершившееся и то, что произойдет в ближайшее время. С калейдоскопической скоростью на его глазах сбывалось все, о чем писал неизвестный автор: отмена выкупных платежей, снятие позорных ограничений для получения образования «кухаркиными детьми», отмена налогов практически для всех подданных, за исключением особо обеспеченных… Окружающие Вельяминова крестьяне, промысловики, артельщики, привыкшие к тихому и размеренному образу жизни, просто не успевали переварить и примерить на себя все изменения, исходящие из канцелярии императора. Восьмичасовой рабочий день, запрет детского труда, равные права для мужчин и женщин, отмена недоимок для крестьян и всеобщие прямые равные выборы в принципиально новые представительские органы – Советы…
– Это что, и бабы, стало быть, у нас выбирать теперь смогут? – чесали затылок селяне, выросшие на дедовом «Домострое».
– Не только выбирать, но и сами смогут депутатствовать, – улыбался в ответ Вельяминов.
Домохозяева озадаченно цокали, крутили головами и уходили, бормоча что-то вроде «чудит царь-батюшка». Зато бабы, протерев портрет императора, крестили его троекратно и целовали, шепча охранительную молитву. Все остальные чисто городские штучки про запрет детского труда и восемь часов на селе были непонятны – расписание крестьянского труда не поддавалось нормированию. Зато выгоду крестьянская чуйка блюла неукоснительно, поэтому возможность не платить недоимки и подати затмевала и прощала всю остальную «царскую придурь».